Апрельский туман

По небу плывет огромный бескрылый труп ласточки. Он того особенного серого цвета, какого бывают предгрозовые облака, которым так и не дано было за какие-то провинности подарить земле настоящую летнюю грозу. Провожаю труп пустым взглядом, и вроде мне жалко его — и вроде я ничего не чувствую. Но эта музыка за стеной… я иду на улицу. И уже оттуда провожаю пусто-сожалеющим взглядом труп ласточки. Мне кажется, он чувствует то же, что и бесплодная женщина, болезненно мечтающая о ребенке и знающая, что ей так и не удастся никогда произвести его на свет.

Я иду по рельсам, все дальше от города. Смотрю под ноги и, отгороженная от внешнего мира размеренностью исчезающих под моими ботинками шпал, кружусь в вихре живых, стремительных, непрерывно сменяющих друг друга картин. Гэвин отчаянно старается высвободить застрявшую между рельсами ногу — и на бледном его лице растет тень приближающегося паровоза. Красивая женщина с ужасом вглядывается в изувеченное лицо раздавленного человека… И нежная, легкая фигурка пляшет по тонущему в темноте железнодорожному полотну — и смеется, и машет рукой…

Срываюсь и бегу, бегу, пока горло и нос не перехватывает удушающей ледяной болью и шило не вонзается в бок.

Перехожу на шаг и не знаю, как дышать, чтобы было не так больно. Как смотреть, чтобы не видеть. Как жить, чтобы не помнить.

Стараюсь сдерживать себя — и ходить туда как можно реже, чтобы не приелось, чтобы не вторглись чужие ассоциации — из прошлой, чужой жизни, чтобы не исчез наш мир. Иду и не смотрю по сторонам. Теперь горизонталь не имеет почти никакого воздействия на мое мироощущение. Теперь я живу только вертикалью. Спуск вниз по просторному пустому проспекту. Стройные гордые фонари выстроились по обе стороны — одинокие, неприступные. И я иду вниз, а мысли мои все выше — да и как может быть иначе? — ведь облака сегодня такие красивые! Небо — совсем плоское, как на картинах Северного Возрождения. А они — они такие большие, такие спокойные, такие живые, что непроизвольно поддаешься влиянию их… И вот ведь — это и есть настоящая реальность!

Как только приходит осознание этого факта — сразу все становится просто и легко. И люди вокруг, и дома с людьми, и магазины с людьми, и собаки с людьми — все это начинает мне нравиться. Меня уже не угнетает осознание того, как их много, какие разные — и по большей части безотрадные — у них судьбы. Они — органичная часть мира. И я, возможно, тоже когда-то смогу стать частью этого целого. И это не унизительно, не страшно, не бессмысленно — ведь никто не заставляет меня прожить жизнь по чужому шаблону. И я улыбаюсь. И я почти счастлива. Возвращаюсь домой, останавливаюсь — сразу все сначала. Но я сильная, я справлюсь.

Снова порываюсь бежать туда. Держусь из последних сил — но срываюсь и бегу.

* * *

Понедельник для меня — ненавистный день. Я обещала родителям раз в неделю ходить к Марго на чашечку чая, и этот самый «раз» приходится на понедельник. Марго живет на другом конце города, возле аэропорта. Высоченные тополя выстроились в ряд вдоль его ограды.

Набитые доверху шпротами-людьми, раскаленные автобусы ревут и задыхаются, испуская зловонные пары, но ничто не может внести разлад в тополиную гармонию.

Да и возможно ли? Ведь за ними начинается небо — совсем плоское и горизонтальное, такое чистое, что плакать хочется. И готически вытянутые тополя составляют такую гармонию с горизонтальными узкими облаками, что я уже не здесь.

Как проходит наше чаепитие? Обычнейшая ситуация: психотерапевт всеми правдами и неправдами пытается усыпить бдительность пациента, чтобы выудить из него побольше информации, а потом использовать в своей диссертации. Меня иногда так и подмывает разоблачить ее, показать, что я все понимаю, что не на ту нарвалась и меня не обманешь. Но потом осознаю: это будет проявлением слабости с моей стороны. К тому же заблуждения Марго мне на руку — с их помощью я надеюсь обмануть стариков.

Она говорит и говорит, а я смотрю на проплывающие мимо ее тупых стеклопакетов облака и запутавшуюся в них полосатую трубу — и все явственнее слышу Никин смех: снова Башня в утреннем тумане, снова мы в царстве Самых коротких минут на свете. Сидим на опоясывающей верхушку маяка балюстраде и болтаем ногами. Ника вдруг начинает смеяться — хохочет как ненормальная, трясет меня за руку, пытаясь остановиться, и не может. Потом резко осекается и, внимательно глядя на меня своими глубокими, посветлевшими от смеха глазами, рассказывает о том, как, встретив на страницах «Игры в бисер» Старшего Брата, никак не могла отделаться от ассоциаций с «1984». Со смешанным чувством комичности и угнетающей абсурдности она наблюдала за тем, как упитанный черноусый мужчина (и почему-то с покатым сталинским лбом) сидит на берегу китайского прозрачного озерца с золотыми рыбками, гадает на стеблях тростника, чертит затейливые иероглифы и периодически изрекает афоризмы вроде: «Благородный беспорочен» или «Тучи густые, дождя не жди».