Апрельский туман

…Как может человек в одно мгновение стать совершенно несчастным, когда только что он был в абсолютной гармонии с собой и миром? Что за подлое устройство мироздания?! Один скрип качелей в одну секунду смял мое воспоминание. Все кончено, и Ники больше нет. Все бессмысленно, и никогда больше я не буду вот так глупо и счастливо улыбаться; один крик невидимой разморенной птицы нагнал кучу неуловимых, одиноких ассоциаций.

Я остановилась и впервые задумалась о том, где нахожусь. Пустой раскаленный двор. И детский смех, разбивающийся о стены бетонных великанов-близнецов. Самих детей не видно, и никого не видно, и мне начинает казаться, что я осталась одна на этой чертовой планете, остальные успели сбежать в лучшее место, а меня, как всегда, — как во сне — оставили одну. Эта мысль заползает все глубже, порождая тревогу, переходящую в панику.

Пытаясь собраться с расплавившимися на солнце мыслями, я судорожно пробегаю глазами по двору, пытаясь найти хоть что-то, опровергающее мою страшную фантазию… Нет, все в порядке: вон женщина выбивает ковер — и именно этот звук создавал такой странный шумовой фон в моей голове. А вон и дети, чей бесплотный смех так напугал меня. А вон маленький мужчина с большой собакой, а вон высокая прямая девушка — стоит и машет мне. Это моя сестра. Да, теперь я наконец вспомнила: мы договорились встретиться около дома № 84, чтобы пойти в гости к людям, с которыми она хочет меня познакомить. Сестра выглядит сердитой, но все-таки я вижу волнение и тревогу, которые она прячет за маской недовольства. Волнение и тревога за меня. И впервые за много лет меня это не раздражает — я чувствую что-то вроде признательности. Только теперь заметила, что у меня за плечами гитара.

Мы заходим в подъезд, и я ощущаю приятное волнение. Приятное в силу своей конкретности и обоснованности: мне предстоит встреча с незнакомыми людьми, которые могут принять, а могут и не принять меня в свой круг.

* * *

Теперь я ее вижу только во сне, и то все реже. И почти не бешусь, когда Марго вкрадчиво расспрашивает о ней, о нас, о моих воспоминаниях и снах, — в конце концов, это ее работа. Мне ничто не мешает наврать ей с три короба — пусть успокоит стариков, а то они аж поседели, пока пытались вытащить меня оттуда. Пусть думают, что все приходит в норму, что со мной все в порядке, что совсем скоро я начну новую, нормальную жизнь. Марго часто намекает в наших «непринужденных беседах», как их порадовало бы, если бы я завела себе парня, или компанию, или приятельницу, на худой конец. Сжимаю за спиной кулаки и максимально естественным тоном говорю, что в ближайшее время на это не стоит рассчитывать, а в душе изо всех сил стараюсь сдерживаться, чтобы не вцепиться в ее мерзко-участливую физиономию. Эта дура думает, будто я не понимаю, что я для нее просто подопытный кролик — еще одна вариация наполнения безликой, неизменной формы.

Я бы давно послала ее ко всем чертям, но каждый раз, когда собираюсь в лицо озвучить все свои мысли по поводу ее терапии, воздух вокруг вдруг наполняется запахом сентябрьских костров и сушеных трав, в глаз резко бьет последний закатный луч — и снова мы втроем сидим в сумрачной кухне: папа, мама и я, снова звенящую тишину нарушает лишь далекое карканье ворон да сопенье на три голоса, снова всем нам холодно и одиноко — и ни один не может что-либо изменить…

И пока я вспоминаю наши бесконечные, бессмысленные, по определению безрезультатные «беседы», мне все больше начинает казаться, что какая-то часть меня навеки обречена сидеть в той кухне, и никогда ей не вырваться из тех замурованных стен, потому что и окна там — всего лишь имитация, и вороны — ненастоящие, и даже запах костра — фальшивый, и родители просто манекены, а их застывшие в неизбывной подавленности лица — вечное напоминание об уродливости, неправильности моего внутреннего устройства, о моей вине, которую я осознаю в полной мере, но которую никогда не смогу искупить.

Даже если бы мне было дано начать жизнь сначала, я бы повторила со стопроцентной точностью все допущенные ошибки. И снова мы сидели бы втроем в этой заколдованной кухне, и снова родители пытались бы скрыть свою боль и разочарование, а меня придавливал к земле невыносимый груз вины — только теперь он стал бы еще тяжелее от осознания, что, имея возможность все исправить, я оставила все как есть.

…В сотый раз в бессильной злобе сжимаю кулаки за спиной и, дослушав до конца исполненную самодовольства отповедь Марго, иду домой, унося с собой неотвязчивый запах костра и сушеных трав. И карканье ворон в ушах так отчетливо, так заунывно-громко — совсем как шум моря, замурованный в раковине…

* * *