Апрельский туман

Родители сильно сдали в последнее время. У мамы и раньше глаза постоянно были на мокром месте, — теперь она почти всегда опухшая и красно-влажная. Папа резко постарел, и унылая улыбка разбитого, уставшего от жизни человека все чаще проскальзывает на его губах. Они оба бодрятся и никогда ни в чем меня не упрекают, но я сама прекрасно вижу, как их беспокоит мое будущее, как им тяжело с невозмутимым видом выносить мои припадки, как им стыдно за меня перед друзьями: такая благополучно-порядочная семья — и тут на тебе, такой позор! И я все чаще, все изощреннее начинаю их обманывать, притворяясь, что у меня относительно все неплохо, что меня даже что-то интересует в этом мире, что я даже строю планы на будущее. А сама слово это без содрогания произносить не могу. Или… уже могу? Или я боюсь предать Нику, боюсь сдать позиции? Не знаю.

* * *

Недавно я снова видела Остров. Был точно такой же, как год назад, пасмурно-солнечный майский вечер, и на небе происходило нечто невообразимое. Все началось с заката. Не знаю законов физики, но те невероятные картины, которые в бесчисленном множестве возникали и исчезали на небосклоне, невозможно объяснить с помощью постулатов, теорем, лемм и прочей чуши. Переводя нежно-тревожный взгляд с одного конца неба на другой, я наткнулась на Него и тут же закрыла глаза. Однако с тем же успехом могла и не закрывать их — все равно сквозь черноту плотно сомкнутых век отчетливо пробивался золотисто-перламутровый Остров. И одного-единственного мимолетного взгляда мне было достаточно, чтобы убедиться: он был в точности таким, каким мы с Никой, онемев от восхищения, любовались год назад.

Отбивая последние 150 секунд лекции ногой, я чувствовала, что волнение уже парализовало солнечное сплетение и медленно подбирается к горлу. Вздрогнула от звонка. Все давно вышли из аудитории, а я словно приросла к стулу. Страшно мне — с чего бы? Вдохнула — встала — вышла на крыльцо. Остров.

К метро пошла мимо нашего сада, и все — каждый нераспустившийся цветок, каждая сломанная ветка, каждая букашка на тропинке, каждый гудок проезжающего невдалеке паровоза — абсолютно все напоминало мне о тебе. Но я молодец. Я старалась сдерживать себя. Зная, что стоит мне поднять голову — и все пропало, выдержке конец, и воспоминания снова лавиной накроют меня, — я плотно сжала зубы, сцепила за спиной руки и, вгрызшись взглядом в тропинку, решительно шагала к метро. Если логически рассудить, то можно было спокойно пойти вместе со всеми по обычному пути, и тогда ассоциаций было бы значительно меньше. Но этого я уж точно не могла сделать. Не могла — и все тут.

Однако этого было достаточно. И вот стою я, разбитая и уничтоженная его великолепием, и багровые лучи тщетно пытаются осушить ручьи на моих щеках. Вскоре после того, как мы вот так же стояли, ошеломленные и счастливые, забывшие про все на свете, — непростительно скоро после того, как мы почти стали одной душой, вернее, она милостиво пустила меня к себе, Ника переселилась на Остров. И вот я снова смотрю на его пристани, на величественные корабли у жемчужного берега, на залитые тревожным багрянцем купола и башни, на спокойно-пепельное кладбище, на неземной красоты деревья, которые надежной стеной окружают Остров со всех сторон, — и душу мою терзают противоречивые мысли. Этот мираж — что это: зловещее предзнаменование надвигающейся беды? Или обещание того, что совсем скоро мы встретимся с Никой — и теперь уже ничто нас не разлучит? А может, это предвещает и то и другое?..

Раньше я не верила в вечную жизнь, но теперь, когда вот так стою, освещенная и освященная отблеском этих золотых лучей, пронизывающих облака, эта мысль о мире по ту сторону бытия наполняет меня надеждой.

P. S. Я вспоминаю Никину теорию насчет Дела, ее слова о том, что таким, как мы с ней, нечего и рассчитывать на такое счастье. Не расставаясь с гитарой ни на мгновение, к осени я достигла определенных успехов. Видя мои добросовестные усилия, мою неустанную борьбу с самой собой, сочувствуя мне совершенно искренне, сестра подкатилась к своим музыкантам, и те из уважения к ней взяли меня в стажеры.

Иногда меня, конечно, терзают сомнения, что все это сестра устроила не ради меня и не по собственному почину, а в угоду старикам и из чувства самосохранения, но, так или иначе, я ей благодарна.

Три раза в неделю по вечерам хожу на репетиции. Когда мы все вместе начинаем играть и я вношу свою скромную лепту в общее дело, мне становится действительно легче. Поначалу я ужасно лажала, но никто ни разу не попрекнул меня этим… Мы все делаем одно дело, и каждый в той или иной мере привержен этому делу и хочет, чтобы оно получилось как можно лучше. И это чувство единения — пусть даже на пару часов — вытравляет из меня мое одиночество. Солидарность, чувство плеча — то, к чему я всю жизнь стремилась, что было так важно для меня, что дала мне в полном объеме Ника.