Апрельский туман

Морфей в секунду влетает мне в ухо — и нас здесь больше нет. Пустой поезд несет меня со скоростью света к Большим Воротам (они, конечно, из слоновой кости — еще бы, представить только, если бы все мои сны сбывались!). За ними начинается мой мир. И хотя в нем правят бал неведомые и в основном враждебные мне существа, а от меня вообще ничего не зависит, хотя там всегда страшно и неуютно, холодно и одиноко, — все равно это мой родной мир — единственное место, в которое я органично вписываюсь, естественная среда для волка. Далеко внизу море спокойно катит бесшумные волны, и я едва различаю беззаботную мордочку Морфея, то и дело выныривающую из прозрачной воды. Он пытается научиться нырять, как кит. Ему за Ворота нельзя — он только проводник.

Перед Воротами меня ждет Бессонница. Своими костлявыми руками она крепко держит отчаянно брыкающегося брата.

…Я снова в своей комнате, но рядом со мной никого нет — они уже внутри меня, а значит, сегодня я не засну. Болтливая старуха бубнит в моем ухе, как радиоточка, не умолкая ни на секунду. Она с жаром и художественными преувеличениями рассказывает о жизни незнакомых мне людей. Со смаком описывает их убогое, однообразное до тошноты существование, заставляя меня в который раз проживать вместе с ними их жизнь — цикличную и бесцельную, парадоксальную в том смысле, что она кажется бесконечной за счет своей повторяемости: от субботы до субботы, от праздников до праздников, от получки до получки, от футбола до футбола, от покупки до покупки, — и все же в один момент этот порочный круг обрывает Смерть. Хотя и в этом просматривается все та же цикличность.

Потом Бессонница для пущего эффекта убирает стены и вживую показывает мне изнанку «ячеек общества» в самых отвратительных и угнетающих подробностях. И я думаю об этом всем, и перевариваю, и анализирую, и вживаюсь — и знаю, что смысла в этом нет, но перестать не могу, а она все говорит и говорит. Вот я уже в других странах, но и там то же самое… она давит и давит меня, превращая мою голову в воронку.

В такие часы (а отнюдь не минуты) по-настоящему хочется умереть. Тишина и абсолютная неподвижность повсюду — и шум в моей голове прокладывает бездонную пропасть между мной и всеми остальными людьми, и как никогда я мечтаю быть такой, как все.

Совершенно опустошенная, измученная страшной головной болью и усталостью, я лихорадочно пытаюсь придумать хоть что-нибудь, что могло бы облегчить мои страдания. Напиться? Будет только хуже. Лекарства? Давным-давно перестали действовать в приемлемых дозах, а снова перебрать я не хочу. Закрыв один глаз, чтобы уменьшить боль от яркого света монитора, открываю папку с музыкой, тыкаю первого попавшегося исполнителя и откидываюсь в кресле. От дополнительных звуков голова будет болеть сильнее, но зато притупится острое ощущение одиночества и пустоты. Неожиданно вместо любимой Лединой музыки в тишине квартиры раздается тонкая мелодия скрипки. Ее печальный голос звучит так щемяще, так пронзительно чисто, что на мои опухшие глаза наворачиваются слезы. Я плачу и чувствую, что шум голове становится все тише, сумятица в душе постепенно стихает, и — о чудо! — из-под кровати выползает измученный Морфей.

Осторожно, чтобы, не дай Бог, не спугнуть это до обидного эфемерное ощущение, я крадусь к кровати и ак-кура-а-атно ложусь. Уже находясь на пути к Воротам, я вспомнила фигурку на заснеженной скамье и твердо решила подойти к ней завтра после лекций и предложить альтернативную дружбу. Столько раз обжегшись — сколько можно? Дружба вообще пустое слово. Но есть вариант. Вариант так понравился мне, что я отмахнулась от долгожданного Морфея и записала «Правила альтернативной дружбы». Правила были следующие:

Мы ничего не должны знать друг о друге, кроме имени.

Наши разговоры должны касаться исключительно учебы и вопросов самого отвлеченного характера — ничего личного.

И наконец, последнее: никаких адресов и номеров телефонов, никаких встреч вне университета, и самое жесткое — никакого общения с другими сокурсниками!

Довольно сурово и деспотично, — подумала я. Но, вспомнив лицо этой девочки, решила почему-то, что она примет эти условия безоговорочно. Успокоив себя этой мыслью, я уверенно свистнула подлеца Морфея, и мы наконец отправились в путешествие.

…Стоит ли говорить, что я проспала все, что только можно было, и приплелась на самую последнюю пару. А когда она закончилась, моей уверенности и след простыл. Со стучащим сердцем я наблюдаю, как мой «объект» складывает тетрадь в сумку, поднимается со стула и направляется к двери. Впившись в нее взглядом, я почему-то уверена, что все получится «само собой». И действительно, все так и случилось — просто, совершенно естественно, с обоюдного согласия. Коренной перелом в моей жизни прошел так незаметно и мягко, что я ничего не помню об этом моменте… И вообще, не уверена, было ли явью все то, что произошло со мной с тех пор.

* * *