Апрельский туман

Как мы попали в этот хор? Я не знаю. Тем более это было таким кощунственным нарушением пункта № 3 нашего договора! Просто однажды Ника пришла в универ какая-то странная — мне кажется, уместно здесь будет употребить слово «просветленная». Я была ужасно заинтригована, но старалась не подавать виду — уговор есть уговор, тем более мной же и инициированный! Но к концу дня эта «просветленность» никак не затемнялась, а как бы наоборот — становилась все более прозрачной, лицо ее было словно пронизано лучами яркого света, а меня от любопытства (о, стыд и позор!) просто распирало, так что я уже почти сдалась, но тут Ника сама избавила меня от мучений. Она просто подошла после пар и сказала как бы между прочим, зная мою гордость и видя, как меня «приперло»:

— А я теперь на хор хожу. По средам и четвергам. Хочешь, будем вместе ходить?

Я вспомнила, что сегодня четверг, а вчера была среда, и вчера она уже ходила на хор. Без меня. Что-то вроде ревности запекло у меня в груди. И я сказала хриплым чужим голосом:

— Хочу.

И мы пошли. Странное чувство: в силу специфики нашего договора тот красивый профиль, что плыл справа от меня, казался чем-то не из моей жизни — в принципе, на это я и рассчитывала, когда предлагала ей свои условия нашей дружбы. В идеале это должна была быть говорящая, живая опора, готовая в любой момент поддержать меня морально и физически — и в то же время не загружающая мой и без того засоренный мозг своими проблемами и не сующая, в свою очередь, любопытный нос мне в душу. Какой бы замечательной ни казалась Ника, наступать на одни и те же грабли десять раз кряду — признак идиотизма. Но в реальности все оказалось совсем по-другому. В общем, я была очень рада этому нарушению — так спокойно, как с ней, я чувствовала себя только в детстве, когда мы с мамой и сестрой ездили на море. И настолько ясно я представляю сейчас то время, что в самом центре города, в час пик, мне ни с того ни с сего пахнет морем, и я отчетливо слышу крик чайки где-то высоко в небе…

И главная улица Города, которую по праву можно было бы назвать не артерией, а веной — такая она грязная и мутная, — отходит куда-то далеко-далеко, и мне кажется, что я могу видеть мир, как раньше, как в детстве: красивым, удивительно интересным и празднично-нарядным.

Все-таки фантазерство во мне неискоренимо. Столько раз жизнь доказывала очевидную нелепость всех моих иллюзий — и вот тебе, пожалуйста: пахнет августовским морем — и хоть ты тресни! А ведь когда-то август ассоциировался у меня не с непрерывным карканьем ворон, бесконечным закатом и жуткой, неподъемной тоской, а с незабываемыми прогулками по морю, когда мамина рука такая крепкая и надежная, а ветер уносит тебя в неведомые страны… На этой мысли профиль поворачивается ко мне и улыбается — мягко и ненавязчиво. И кажется, что ветер из далекого детства снова подхватывает меня, и я лечу, и мне легко, и голова моя — прохладная и чистая…

Так мы стали ходить на хор.

* * *

Мне нравится этот человек. Мне с ним хорошо. Мне интересно с ним. И спокойно — а это дорогого стоит. Так я пытаюсь разъяснить самой себе то, что испытываю по отношению к Нике, — но это все неточно и грубо. Я не могу ни словами, ни мыслями, ни даже образами — общепризнанными, почерпнутыми из литературы — описать свои ощущения. И меня это пугает.

Народ на первых порах пытался как-то вклиниться в наши отношения, нарушить окружающую нас атмосферу уважения, деликатности и взаимопонимания — просто из естественного стремления к разрушению, из дани, отдаваемой каждым человеком живущему в нем Танатосу.

Была одна девочка — вы таких видели: они всегда веселы, но постоянно говорят всем и каждому, что у них депрессия; лезут в чужую душу под предлогом искреннего участия в судьбе другого; у них четкое, однозначное мнение по каждому вопросу, и ничто и никто не сможет разубедить их в собственной феноменальности и исключительности. Так вот, одна такая девочка, набравшись духу, обратилась ни с того ни с сего к Нике с идиотским вопросом. Ника, читавшая книгу, миролюбиво ответила. Приободренная удачным началом беседы, девица решила, что Рубикон перейден. Уже более развязным тоном она, с видом завзятого библиофила, осведомилась, что за книгу читала Ника. Ника повернула к ней корешок, после чего настырная одногруппница стала увлеченно распространяться о книге, об авторе, потом плавно перешла к «философским» вопросам.

Я не произнесла ни звука и не сводила пристального взгляда с девицы, готовая в любую минуту обрушить на нее поток язвительных, заранее заготовленных слов.

На самом деле меня выворачивало наизнанку от страха, что реакция Ники покажется мне недостаточно идеальной, чересчур человеческой, пасующей, обычной — не знаю какой, — а я не смогу относиться к ней так, как прежде. И снова разочарование накроет, выпотрошит, выхолостит из меня мой мир, и реальность с удесятеренной детальностью и четкостью придавит меня к земле, раздавит, размозжит, растопчет…