Апрельский туман

Придя домой, я почти не вслушиваюсь в звуки, беснующиеся в соседней комнате, у меня перед глазами снова и снова проходит эта пара — добродушная доцентша-колобок и рядом та девушка. Раз за разом проплывая в моей памяти, эта картина словно вымывает из меня всю дрянь, ум становится все прозрачнее, все чище, вечное напряжение, казавшееся мне неизбывным, ослабевает, болезненно острое сознание затуманивается, многочисленные углы его будто закругляются, затягиваются мягкой, теплой дымкой… Но я никак, никак не могу разглядеть это лицо. Я всматриваюсь, вгрызаюсь в расплывчатый силуэт, вижу каждый волосок темно-русой гривы, доброжелательный изгиб губ, почти различаю чистый лоб и желобок сосредоточенности между бровями, но, несмотря на все отчаянные попытки, мне так и не удается вспомнить ее глаза. Постепенно и это желание отступает, тускнеет, тает… и я проваливаюсь в сон, спокойный и мягкий.

* * *

В маленьком дворике с задней стороны корпуса, прямо под одиноким фонарем сумасшедший мужчина выкидывает всякие фортеля — пляшет, поет, машет руками, спорит с кем-то, отчаянно жестикулирует. А по другую сторону окон я имею возможность наблюдать картину массового помешательства: только что такие благопристойные и исполненные гордого достоинства, мои одногруппники прилипли к стеклу и веселятся, словно маленькие дети, привлеченные дебошем пьяницы. Вот уж где коллективное бессознательное.

Я все еще наблюдаю, со смесью презрения и любопытства, это представление, когда Ника берет свои вещи и выходит из аудитории, не обращая внимания на препода, который тоже немало увлечен происходящим.

Я пошла за ней.

Мы вышли в темный пустой коридор. У всех давно уже закончились занятия, и мои шаги отдавались предательским эхом в высоком своде, но она ничего, казалось, не замечала и продолжала идти, а я безвольно следовала за ней. Почти на ощупь мы свернули в фойе. Пробираясь вперед вдоль стены, я ничего не могла разглядеть в кромешной тьме, и на секунду вдруг почудилось, что эта чернота никогда не выпустит меня отсюда. Шаги, четко разрезающие тишину, стремительно таяли во враждебной темноте. Не обращая внимания на мое отчаяние, они независимо шли к неизвестной, но цели.

Она распахнула дверь на улицу — и спасительный свет стряхнул с горла мертвую хватку страха, меня обдало холодным, отрезвляющим воздухом вечернего города. Это было так неожиданно и так правильно, что ли… И я осталась стоять в дверном проеме, глядя вслед удаляющейся фигурке, уже пытаясь понять, почему пошла за ней. Она села на лавку и стала смотреть на фиолетово-багровый след закатившегося солнца. Я машинально, как всегда делала, оказавшись вне помещения, засунула сигарету в рот и, прикурив, точно так же машинально затянулась, не отрывая взгляда от девушки на лавке. На некоторое время я даже забыла о Леде! И вдруг обратила внимание на то, что уже не вижу фигурку на лавке так четко, как раньше. Чудеса: пошел первый за эту осень снег! Сразу густой и мягкий, легкий и спокойный — Боже, как красиво! Девушка на лавке подняла голову вверх и улыбнулась. Некоторое время она так и сидела, а я подумала, что она похожа на красивую статую в старом пустом парке. Все это казалось мне каким-то нереальным и в то же время… самым настоящим, единственно настоящим. У меня было ощущение, что этот первый снег, этот одинокий фонарь, эта неподвижная фигура на лавке, это запрокинутое красивое лицо и остановившееся время — все это всегда окружало меня, и это правильно, так и должно быть, именно так и выглядит гармония, а разве наш мир создан не для нее?