Апрельский туман

Туманный холм, зеленый и влажный, как его глаз. Я поднимаюсь все выше. Надо мной проплывают исполненные достоинства кучевые облака. И высокая густая трава ничуть не затрудняет моего восхождения, а может, цель моя так прекрасна, что я не замечаю никаких препятствий на своем пути, вижу лишь нечто на вершине, такое, что дух захватывает и страшно подниматься… Мысли все слабее цепляются за мой уставший мозг — словно мухи, которых засасывает в пылесос.

И вот наконец я у цели. Здесь кучевые облака уступают место перистым, как романская тяжеловесность освободила трон для неземной готики. Постепенно в тумане оттаивает силуэт огромных кованых черных ворот. Они тонкие и изящные, тянутся до небес. А перед ними — тонконогий сиреневый кузнечик, весь увешанный ключами. Он спокойно смотрит на меня, потом долго стоит молча, словно вспоминая, где у него хранится нужный ключ, а может, раздумывает, впустить меня или нет. Потом этот странный дворецкий снимает крошечный серебряный ключик со своей шляпы, поворачивает его несколько раз в неоправданно большой замочной скважине — ворота беззвучно приоткрываются ровно настолько, чтобы я, сжавшись изо всех сил, смогла протиснуться в оставленную щелочку. Я уже почти на той стороне и вдруг слышу, как прямо за моей неестественно изогнутой спиной орет, визжит, ухает, свистит, ревет, хлопает, хрюкает… несется толпа. Она заталкивает меня внутрь, ворота распахиваются под ее напором… Кузнечик растоптан, ключи растасканы лоснящимися детьми на сувениры.

Мне чудом удается забраться в небольшое углубление в ограде. И оттуда, как в замедленной съемке, я со стучащим в ушах сердцем наблюдаю картину самого чудовищного, варварского, кощунственного разрушения самой прекрасной мечты. Таинственный туман в панике улетучился, за его великолепный серебристо-лазурный шлейф ухватились нежными стебельками цветы, и паучок, протянувший между ними кропотливо, любовно сплетенную серебряную паутину, запутался в ней и, завернутый в саван, кубарем покатился под холм.

Тонкая мелодия, еще недавно блуждавшая в вершинах белоснежных деревьев сада, вдруг дернулась, поплыла и в считаные секунды превратилась в разрушающую какофонию. Некоторое время еще сопротивлялась труба. Своим чистым, одиноким голосом она безнадежно, но упорно продолжала взывать к человеческой частице, которая, возможно, случайно завалялась в крошечных душах этих существ. Но скоро и ее голос утонул в общем безумии…

А толпа неслась и ревела. Это были уже не люди, а гигантский живой клубок, похожий на голову Горгоны Медузы с извивающимися ядовитыми змеями, которые уничтожают все, что встречают на своем пути. Клубок, движимый самой разрушительной на свете силой, имя которой человеческая зависть и злоба, несся все дальше, оставляя после себя кровавый след раздавленных в безумной давке людей. Он несся, как метеор, все ускоряясь. У него была цель, и по мере приближения к ней усиливалась людская зависть и злоба, и клубок от этого катился все быстрее. Обладая страшной разрушительной силой, которая в любой момент грозила обернуться саморазрушением, эта копошащаяся масса стремилась направить эту силу вовне и тем самым прийти в состояние покоя и равновесия.

Выложенная перламутровыми раковинами дорожка издавала протяжный жалобный скрип, когда ее растаптывали сотни безжалостных ног; и слышен был тошнотворный звук трескающихся ракушек, и на обезображенной дорожке оставались груды потускневших, острых, похожих на сломанные кости осколков. Что-то сломалось в этом безупречном механизме, началась реакция, подобная той, что происходит в человеческом организме, когда в него попадает инородное тело. Но человек владеет защитой в виде иммунной системы, которая действует четко и слаженно. Этот организм, появляясь на свет, не был рассчитан на что-либо кроме гармонии и совершенства. И столкнувшись, механизм стал изобретать средства защиты, которые своей нелепой оригинальностью напоминали осьминога, встретившего на пути человека. Он судорожно начинает перебирать один за другим всевозможные комбинации цветов, с бешеной скоростью изменяет до неузнаваемости свой облик, наряжаясь то в японское кимоно, то в помпезный карнавальный наряд, то в шкурку далматинца, то в черный плащ ночи… Он еще не знает, что перед ним не простой хищник и что его обычные уловки тут не пройдут. Человек слишком хитер и изворотлив, чтобы повестись на чужой обман.

Не знал человека и волшебный сад на изумрудном холме. Не знала человека и перламутровая дорожка, выложенная морскими ракушками, раздавленными только что обезумевшей толпой. Удивленная тем, что с ней произошло, чувствуя себя обесчещенной, дорожка постепенно превратилась в черное вязкое болото, из которого расползались в разные стороны огненно-красные муравьи…