Апрельский туман

Наверняка именно так, если не еще более самоукоряюще, думала моя тонко организованная Ника, пока мы стояли рядом в тесном вагоне и старались не смотреть друг на друга. Не знаю, куда девала глаза она, лично я, стремясь отделаться от неприятных мыслей, стала рассматривать людей в вагоне, пытаясь по выражению их лиц понять, о чем они думают. Но тут сам Фрейд ногу бы сломал — на весь вагон только мы с Никой да еще бомж какой-то думаем своими мозгами. Остальные предпочитают не угнетать свой дух ненужными мыслями, которые так и норовят заполнить освободившийся после рабочего дня мозг. С этой целью они закачивают в него через наушники, кто во что горазд: от дикой попсы и умеренно альтернативного рока до православных песнопений и этнических завываний. А на лицах при этом — ничего, то есть абсолютно ничего: ни даже пустоты или одиночества, ни усталости, ни озлобленности, ни наслаждения звуками или соседством хорошенькой девушки, — ничего, только мертвый взгляд в одну точку. В непосредственной близости от моего уха дурным голосом орет металлист, да так, что даже грохот поезда не в силах утихомирить его бессмысленную агрессию. Я не вижу того, кто разрушает себе (и мне заодно) мозг таким вот нехитрым способом, но все у меня внутри бунтует от такого насилия. Страшно представить, какую какофонию мы бы услышали, если бы музыка из всех плееров в этом вагоне стала вдруг слышна с той же громкостью, с которой она звучит в наушниках.

Господи, что может быть нелепее желания, чтобы время бежало быстрее? И тем не менее именно этого я хочу всем сердцем, хотя и знаю: как только Ника выйдет из вагона, на душе у меня снова станет невыносимо пусто и одиноко. И все же я хочу, чтобы время бежало быстрее. Но наш совместный путь в метро подло нарушает все законы физики — время здесь плетется еще медленнее, чем в детстве, когда завтра тебе должно исполниться 10 лет, а вечер не хочет заканчиваться — и хоть ты тресни! Но, слава Богу, всему на свете, даже самым тяжелым мучениям, когда-нибудь приходит конец.

Искусственно доброжелательный голос объявляет следующую станцию — Никину. Мы, словно по сигналу, смотрим друг на друга, и в ее глазах я замечаю усталость и вину. У меня сжимается сердце от жалости, и, проклиная свой эгоизм, я улыбаюсь ей самой искренней улыбкой, на которую только способна, — мне так хочется, чтобы у нее на душе стало хоть чуточку легче! Она видит мои старания и улыбается той своей улыбкой, от которой я способна забыть обо всем на свете, даже о себе.

Поток людей подхватывает ее, но прежде чем исчезнуть за закрытыми дверями, она успевает обернуться и еще раз посмотреть на меня. А у меня комок подкатывает к горлу. Чтобы не разрыдаться самым позорным образом, я снова обращаю внимание на рекламные объявления. Больше, лучше, дешевле, худее, моднее, круче, больше, больше, больше…

До моей станции — конечной — еще далеко. Поэтому я сажусь на свободное место и начинаю блуждать взглядом по вагону.

Круглые кроличьи глаза рассматривают меня в стекле напротив. Мне становится неловко. Стекла в вагонах метро — как в комнате смеха, и отражение моего лица в них ужасно некрасиво: большое ухо, искривленный подбородок, низкий лоб и здоровые рыбьи a la Ума Турман глаза на разных уровнях. Быть некрасивой для меня непривычно. Поэтому я перестаю смотреть на себя и переключаю внимание на окружающие искаженные, но совсем несмешные лица. Пытаюсь найти хоть что-то гармоничное и красивое среди этого сборища угрюмых и уродливых физиономий, исподтишка наблюдающих за мной. Есть что-то подозрительно подлое в их взглядах. Наконец нахожу своих «братьев по внешности». Это молодая симпатичная пара. Мне они сразу нравятся. На фоне этих гоблинов они выглядят просто как ангелы, спустившиеся на нашу грешную землю. Однако через пару минут я вижу их красивые лица сквозь призму Никиного скептического мировоззрения. И на смену приветливой солидарности приходит чувство гадливости. Наверное, они из тех, кто ищет в сети третьего или пару для всякого там занятного времяпрепровождения.

И сразу гоблины становятся симпатичнее, искреннее, милее…

Как все-таки замечательно, что я могу ездить только на метро и не знать, что творится там наверху. Не знать жизни Большого Города. Люди, оказываясь в метро, настораживаются и ведут себя скромнее — из какого-то суеверного страха: мало ли, может, здесь законы Равновесия и Брошенного Камня все же работают…

* * *