Апрельский туман

Но для меня Леда уже почти мифологема, архетип — пустой и чужой. Ника! Теперь у меня есть Ника — всегда была! Да, она всегда была со мной, иначе как бы я выдержала столько лет одиночества и сосущей тоски? Она всегда жила во мне, поддерживала меня. Я же помню этого человека, чье лицо никак не могла разглядеть, — человека, который сопровождал меня в самые далекие миры в моих снах. Это могла быть только она…

Нет, у меня окончательно поехала крыша.

* * *

Зима никак не кончится. Она снова пропадает. Я ничего не могу. Ничего.

Когда совсем невмоготу, сажусь в электричку и еду куда попало.

Мелькают деревья, столбы, фигурки на крошечных, замшелых станциях, а вдали — гордые, высокие, брезгливо поднимают с земли оборки полосатых платьев трубы. Три стройные сестры — и их головы венчают круглые японские домики. Томные, туманные, таинственные, как хвост Чеширского Кота, струйки медленно, с достоинством выплывают из-под миниатюрных кровель. Но все это притворство, я-то знаю. На самом деле они хотят, чтобы все увидели, как похожи облачка их серебристо-фиолетового дыхания на клубы небесного дыма. Да! Да, конечно же, вы принадлежите тому миру. Особенно вот теперь, когда солнце так робко, так заискивающе выглядывает из-за ваших изящных спин. По хрупким, как мое счастье, лестницам, прижимающимся к вашим продолговатым, словно сошедшим с полотен Эль Греко, телам, можно забраться на самое небо. И больше никогда не спускаться вниз, никогда ничего и никого не видеть…

Видеть только Нику, ведь она наверняка уже давно сидит на самой высокой, самой изящной трубе — и это уже не труба, это башня. Ника сидит на медной кровле, обвив рукой флюгер, и всматривается в даль. Я из последних сил взбираюсь по бесконечной лестнице, и только острое чувство надвигающейся опасности заставляет меня переставлять налитые тяжестью, чужие ноги. А опасность уже совсем близко: коварно растворившись в клубах белого дыма, она подбирается к Нике, подхватывает ее и несет все дальше от надежной башни и от меня — замершей, как человек, который видит неумолимо приближающуюся беду и надеется, что она не заметит его, неподвижного, и пройдет мимо. Надеется, что все это фикция, — нужно только остановиться, сосредоточиться, осознать обманчивость угрозы — и она рассеется, как дым…

Но Ника ничего не замечает, она видит вдали что-то такое, что не дает ей отвлечься на всякие мелочи вроде собственной жизни. А слева — от отчаяния у меня подгибаются ноги, и сердце вот-вот разорвет виски! — слева к плывущей по фиолетовому небу ладье приближается жестокий западный ветер. Настигнув свою добычу, он набрасывается на нее, сметает, переворачивает густое облако, словно утлое суденышко, и Ника, все так же устремленная всем своим существом вдаль, летит в пропасть, а я отпускаю руки и лечу за ней следом…

«Уважаемые пассажиры, будьте внимательны…» и прокляты, прокляты!..

Весна

Зима была на последнем своем издыхании. И вроде снег еще лежит на деревьях, и рыбаки нагло, с осознанием своей правомочности сидят на озере, и темнота наползает почти сразу после появления вялых, жидких утренних лучей — а все же чувствуется: время повернуло оглобли в сторону весны. А небо-то, небо — вы только взгляните! — оно уже сдало позиции!

Однажды утром ты смотришь в окно и понимаешь: зиме кранты. Легкие и серебристые, кучевые облака, точно слепые котята, бессмысленно ползают по холодно-голубому перистому полю — бескрайнему, бездонному. Солнце еще не успело как следует прихорошиться, поэтому — ни дать ни взять старая кокетка! — оно скрывается за полупрозрачными шифоновыми облаками, но не поспевает за их хаотичными рывками в стиле броуновского движения: то тут, то там мелькает неуверенный, тусклый луч. С непривычки он кажется невероятно теплым и ласковым. Люди щурят глаза и, втайне от самих себя, втягивают ноздрями колючий воздух: а вдруг запахнет весной? И тогда солнце, видя свой успех в обществе, приободряется, смелеет — и вот уже волна за волной обрушиваются на головы истомившихся по теплу людей потоки ярко-желтого, концентрированного солнечного света.

А в другой раз ты сидишь перед большим окном и думаешь непонятно о чем, — и ветра совсем нет, и вечер большой и скучный, — и вдруг закружатся прямо перед тобой, словно крошечные бумеранги, попавшие в ураган, бурые семена какого-то дерева, покрутятся-покрутятся и исчезнут. А ты уже точно знаешь: скоро весна.

И ждешь неизвестно чего, и волнуешься без причины. Но в природе еще несколько дней царит мертвая тишина и досадная неизменность.

А потом вдруг резко закапает, застучит, забарабанит — и потечет, потечет, потечет: по тротуарам, по асфальту, по плитке, по крышам, по карнизам — потечет волнительное предвосхищение весны и еще чего-то, тоже очень волнительного.