Апрельский туман

Море! Она не произносит этого слова, но это и не нужно. Конечно, это море, я и сама всегда знала об этом. Никакая это не труба — это маяк! Когда только-только занимается день, и маяк зябко дрожит в утреннем тумане, и море, сонное и покорное, лениво накатывает на мягкий, изумрудный волнорез, мы спешим окунуться в прохладные, шелковые волны… Это самые короткие и самые волшебные минуты, когда еще нет солнца, а есть только томительное ожидание его, которое рассеется в одночасье — в тот самый момент, когда жадные, стяжательские лучи скользнут по миру.

Еще нет людей — есть только ощущение, что они где-то есть, — одинокий рыбак напоминает нам об этом. И заочно ты всех их любишь, но это неповторимое чувство вселенской любви исчезнет с первым чужим лицом, вторгшимся в твои владения, с первым, из глубины веков раздающимся воплем «горячие пирожки!» — воплем, который возвещает людям о начале нового дня. И они, послушные, словно дети, увлекаемые крысоловом, идут на сулящий торжество желудка клич, и все громче их шаги, все острее запах их тел, все напряженнее светит солнце, и море все грузнее и бесцветнее.

Но все это будет потом, а сейчас — царство Самых коротких минут на свете — и только они навсегда врежутся в нашу память. И пока одинокий рыбак удерживает на крючке извивающееся, брызжущее злобной слюной время, мы с Никой сидим на самой верхушке маяка и болтаем ногами…

И уже День, набухший, грузный, разродившийся лишь пустопорожними лекциями и гулким эхом десятков голосов посреди душного двора, кажется мне легкокрылым Пегасом, незаметно мелькнувшим на небосклоне, разбившимся, рассыпавшимся мириадами звезд, разлетевшимся на тысячи осколков, — чтобы дать жизнь новому рассвету, новой встрече и новой прогулке по рельсам.

* * *

Сколько нового открыла мне Ника в этом мире, — она, по сути, заново научила меня видеть. Теперь я замечаю столько красоты вокруг — даже на людей смотрю иначе: иногда они кажутся мне милыми и симпатичными. Но самое главное, я все чаще ощущаю гармонию с окружающим меня миром, чувствую себя не отщепенцем, не волком, не единицей в космосе, но частью целого. И для этого мне вовсе не обязательно разделять интересы и взгляды остальных людей. Мы живем на этой красивой планете — и это нас роднит.

После шести лет полнейшей изоляции в крохотной комнатушке с зелеными успокаивающими обоями и детскими фотографиями на стенах, после шести лет общения исключительно с книгами и постаревшими от горя и постоянной тревоги родителями, после шести лет пустоты, одиночества, безысходности и чувства вины, после шести лет наедине с собой, отрезанной от внешнего мира, — я будто снова училась жить: видеть, слышать, радоваться…

По вечерам я брожу сама. Теперь одна мысль о возвращении в мою добровольную темницу вызывает неописуемый ужас. Все это было не со мной.

Я брожу и чувствую, как благодарность — чистая, искренняя, настоящая — переполняет меня до краев, и мысленно говорю Нике спасибо. Она наверняка тоже в это время бродит в каком-то другом месте — тоже красивом и исполненном земной красоты. Но это неважно: все равно она рядом со мной, а я — с ней.

* * *

Весна удивительно быстро набирает силу. Глупости это все — никакой «смертельной» борьбы между зимой и весной никогда не происходит. Полнокровная, излучающая здоровье и жизнелюбие, вечно юная (что немаловажно!), она легко побеждает маломощного, истощенного, никем не любимого старика. Но на этот раз я втайне рада приходу этой балагурки. Честно говоря, я просто счастлива.

Вместо совсем бредовых лекций (то есть они все бредовые, но есть такие, что длятся целую вечность в силу своей абсолютной бессмысленности) мы часто ходим в заброшенный сад около железной дороги и там читаем, лежа на лавке. Я пытаюсь читать что-то по программе, но прямо в ухо назойливо поют всякие птички, и нудная информация никак не укладывается в моей рассеянной голове. Тогда я начинаю рассматривать лицо Ники, погруженной в чтение. Ее голова лежит на моих коленях, и мягкий ветерок шевелит каштановые волосы. Я ужасно рада такому проявлению доверия с ее стороны. И почти уверена, что никто больше не удостаивался подобной чести — держать на своих бренных коленях такую голову. Нет, я просто счастлива и ужасно боюсь сделать какое-нибудь неловкое движение, которое причинит Нике неудобство и лишит меня драгоценной ноши. Я даже дышать стараюсь как можно реже.