Апрельский туман

Я все чаще сажусь на электричку и еду «в никуда». Желательно в дождливый будний день. Эта весна богата теплыми пасмурными днями, и опять я вспоминаю Нику с ее «теорией благородства снега, дождя и тумана». Солнце, особенно летнее, она терпеть не могла, говорила, что такой пошлости, как солнечный свет, в природе больше не существует. Все изъяны, душевные и физические, все пороки, вся дрянь, высветляясь желтыми, всепроникающими лучами, становятся еще очевиднее, еще омерзительнее, еще неуничтожимее. Холод держит человека в узде, а картины строгой, благородно-монотонной зимней природы заставляют его думать о вечном. И это ему не нравится. Слякоть, дожди, пронизывающий ветер ограничивают его возможность встречаться с себе подобными, и это его тяготит. Человека тяготит он сам. И тут на помощь приходят телевизор, форумы, чаты, телефон, музыка — лишь бы не тишина — эта горемычная мать всеми ненавистных мыслей. Выключите электричество, отберите у людей всю их коммуникативную технику — и на Земле начнется паника…

И сколько радости, уверенности, жажды сулящей наслаждения жизни топорщится на желтушных, залитых ярким светом лицах людей. Горячие солнечные лучи расслабляют человека, и он бессознательно отпускает удила, и все бессознательное, Оно, как говорил один еврейско-швейцарский врач, выползает наружу и опутывает своими липкими щупальцами человеческое существо.

И человек счастлив — раскаленное солнце выжгло гнетущие воспоминания о том, что ему уже 32, а еще вчера было 25, и за этот короткий промежуток каждый год было одно и то же: пашешь как лошадь в будни, чтобы повеселее, пошумнее, попьянее «отдохнуть» в выходные. А кому-то не дают покоя мысли о том, что вот Петька в классе был самый хилый и неприглядный, а теперь он — знаменитый пианист, и вокруг него куча красивых баб, и катается он по Европе, и денег у него немерено. А ты тут сиди в своей двушке и смотри, как уходит сквозь пальцы твоя убогая жизнь с двумя больными детьми и постаревшей женой под боком. В особо тяжелые, дождливые дни такой человек по старинке уходит в запой, во время которого бьет и постаревшую жену, и больных детей, и преданную собаку, и всех, кто подвернется под руку. «В этом все дело — в отсутствии достаточного количества солнца в году. Отсюда колоссальное количество алкоголиков», — резюмирует Ника.

Я недоверчиво смотрю на нее — эта теория кажется мне странной и не вполне правдоподобной. Пытаясь подловить на ее же собственных словах, я спрашиваю:

— А о чем думает состоявшийся как личность Петя в такие дни?

— Петя думает о том, что он корячился семь лет в музыкалке, потом четыре года в училище и пять лет в консерватории, до сих пор насилует несчастное пианино своими деструктивными концертами Рахманинова или Шостаковича — а в итоге так и не достиг счастья. И смотрит Петя на мальчишек, гоняющих в футбол во дворе, и завидует им по-черному.

Все так просто и безысходно бессмысленно, что мне ужасно хочется хоть как-то досадить этой умнице. Наигранно удивленным голосом я спрашиваю:

— Тебе не нравится классика? (Вот дура, от своей злости я забыла, что личных вопросов мы не имеем права задавать. То есть «тогда» еще не имели права, и Ника спокойно могла подловить меня на такой грубой ошибке, но она этого не сделала.)

— Я люблю, когда на пианино играет фанат-дилетант. Когда он не кривится, если вместо «фортепиано» говорят «пианино». Он по-настоящему любит инструмент и звуки, которые извлекает из него. У него живые пальцы. А у аса, который лихорадочно, с безумным блеском в глазах скачет по этим несчастным клавишам, пальцы омертвели еще в училище. Это уже механизм, который существует сам по себе, независимо от мозга. Есть, конечно, исключения — это те самые случаи, когда фортепиано — Дело человека. А любитель ошибается, фальшивит, забывает, и это лишний раз подчеркивает и усиливает его живую связь с инструментом. Они по-настоящему дружат — со ссорами, с примирениями, со спорами и обидами, с пониманием и нежной преданностью. Для фаната пианино — живое существо, друг. Чаще всего оно бывает расстроено — и это делает его еще более настоящим, вносит своего рода честность в их отношения, ведь пианист тоже не идеален. А для профессионала — это злейший враг, который отравил ему лучшие годы жизни. Ты сходи на любой концерт в филармонию и посмотри, с каким остервенением эти вихрастые «лауреаты» с огромными кадыками и старыми лицами колотят по идеально настроенным клавишам.

Они просто ненавидят свой инструмент. Для них это работа, а не Дело. У меня прямо перед глазами стоит картина: приходит этот лауреат домой после концерта, а там опять стоит оно и нагло ухмыляется редкими зубами: что, мол, кто здесь хозяин? И теперь у него одно желание — «отыграться» за впустую потерянные годы.