Арабески

Как нам справиться со сплином? Посредством дыхания, конечно. Несколько частых и судорожных поднятий и спаданий диафрагмы – и вот вам от уныния не осталось и следа.

А еще можно ошейник на белого медведя надеть или в Арктике уборкой заняться.

Самое, между прочим, время. Гадили, гадили, гадили – так что пора совершить нечто, помогающее погнать желчь и терпкие соки из желчного пузыря, печени и поджелудочной железы подданных ее величества в их же двенадцатиперстную кишку, чтобы все там двигалось далее.

Ведь все эти взвешивания белого медведя на ветру сырым только оттого, что не все там движется.

Как только с Резервным фондом неприятности, так вам и колики.

Как только колики, так вам и сплин – вот такое тут движение.

Детей – в кино о Великой Победе, военных – на великий парад. И никакого предопределения в религиозных воззрениях. Никакого выступления против свободы воли или против налогов – все на очистку.

После этого тянет, знаете ли, к белому, большому и пушистому.

Я придумал слоган: «Великая Победа – дороги войны». Я придумал его вчера.

Вчера я водил по Петербургу одного немца. Он учил когда-то русский язык, но вот приехать в Россию у него все никак не получалось. Теперь получилось, и я его повел по городу. Пешая прогулка с осмотром недоразрушенных красот. И вдруг мой немец погрустнел. Что такое? Оказалось, он увидел наши огромные глубокие дырки на дорогах в самом центре культурной столицы.

– Это у вас с войны? – спросил он печально.

Вот тогда-то и родился мой слоган.

– С войны, конечно.

Победа…

Это она у ветеранов победа, остальные празднуют не свою победу. Своей-то нет.

– А что ты вообще думаешь о той войне?

Что я думаю? Я как-то лет с двенадцати приставал к отцу: расскажи да расскажи.

А отец насчет войны все время только отмалчивался. В День Победы он, человек непьющий, наливал грамм сто, говорил: «Помянем», – и выпивал. И все на этом.

У меня дед воевал в Гражданскую, финскую и Отечественную. Офицером был. Артиллеристом. Это был очень хитрый дед. Он ничего про войну вообще не рассказывал.

Но отца я как-то добил. Он сказал тогда, что война – это грязь. «Дороги были грязные?» – все допытывался я. А он тогда очень серьезно на меня глянул и сказал: «Не было дорог. По полю шли. Под проливным дождем. По колено. Неделю, пока до места добрались». – «До фронта?» – «До места».

Вот и весь рассказ. А еще он как-то вспомнил, как они наткнулись на пожарище, и лежала там, на земле, мертвая обгоревшая лошадь.

Так все от той лошади на ходу куски отрывали. Каждый по куску.

Когда все прошли, от лошади ничего не осталось.

Отец под немцами почти три года провел. С 1941-го, с 22 июня, и по 1944-й. Под Брестом. Туда деда назначили перед самой войной. Он в июне семью привез. Жену и троих детей. Отцу 16 лет было, а двум теткам – 4 и 2 года. Вещи так и не распаковали. В Бресте был большой железнодорожный узел. Рядом – гигантские артиллерийские склады. И мост был. Пешеходный. Через весь узел. 22 числа ровно в 4 часа и началась канонада. Тетка потом рассказывала, что она стояла у окна и смотрела на станцию, а по мосту бежали красноармейцы в нижнем белом белье. Весь мост был полон. Весь мост был белым. В кальсонах и рубашках. Босиком.

А потом пошли танки. Они из дома выбежали, а один танк развернул башню и ухнул снарядом в их дом – и не стало дома с узлами.

Дед сразу же ушел туда, откуда доносились взрывы. Увидели они его через три года. Он их случайно нашел в лесу.

Но сначала их приютили малознакомые люди. Тетка рассказывала, что сами полевые части немцев не свирепствовали. Они просто прошли через город.

А вот потом пришла полевая жандармерия. Эта расстреливала на месте. Искала спрятавшихся солдат. Как стрижен, так и к стенке. Всюду валялись трупы.

Утром врываются во двор: «Есть кто?» – и всех на улицу. Построят и говорят: «Если найдем кого-то на чердаке, расстреляем всех мужчин».

А из мужчин только пятнадцатилетние пацаны. Вот их и расстреливали, если что. Кто ж его знает, кто там ночью на чердак влез.

Потом весь город переписали. У немцев все жители были на учете. Отца хотели угнать в Германию, но его мать знала немецкий. Она пошла к коменданту и попросила. И они оставили моего отца работать на мельнице. Там работали пленные поляки. Так что отец мой хорошо знал немецкий и польский. Передних зубов у него не было. Он что-то сказал однажды немцу, а тот ударил его прикладом в подбородок – и зубов не стало. Хорошо, что не пристрелил.

Наши вернулись в 1944-м. Сначала город долго бомбили. Люди метались по свежим воронкам – наши очень плотно бомбили.