Арабская поэзия средних веков

…Оказавшись пустым, обо всем ли жилье рассказало?
Или скромный шатер оказался скупым на слова?

Я же стал вспоминать, как я сам веселился, бывало,

Ведь у тех, кто горюет, лишь память одна не мертва.

Как бывало когда-то волненье счастливое сладко,

Как любимых плащом укрывал я не раз от дождя!

Из шатра среди ночи к влюбленному вышли украдкой

Две газели, к нему газеленка с собой приведя

С длинной, гибкою шеей, моложе, чем обе газели,

С черной ночью в очах, с ожерельями из жемчугов.

Оглядевшись кругом, за шатрами волшебницы сели,

Где потверже земля, где доносится запах лугов.

И была черноглазая, словно луна в полнолунье,

И юна и прекрасна, походкою плавною шла.

«Жизнь отдам за тебя!» — говорила другая колдунья

И просилась под плащ, — чужеиин бы не сглазил со зла.

И сказали все три: «Эту ночь заклинаем заклятьем:

Эта ночь — заклинаем — да будет, как годы, длинна!

Все, чтоб нам не мешать, пусть к обычным вернутся занятьям,

Над весельем бессонным всю ночь да сияет луна!»

Не приметили гостьи, что звезды бледнеть уже стали

И что проблеск зари у земного алел рубежа.

Встали гостьи мои, и следы на песке заметали

Шелком длинных одежд, — не поймали бы их сторожа.

Удаляясь, шептали: «Когда бы подобные ночи

Чаще нам позволяли на воле пожить до зари!

Не желали бы мы, чтобы делались ночи короче,—

Так бы сели в кружок — и сиди, говори до зари!»

«Ей кто‑то сказал…»

Ей кто-то сказал, что теперь человек я женатый, —
Она на меня затаила неистовый гнев.

Сказала сестре, а потом и соседке сказала:

«Пусть в жены берет хоть десяток достойнейших дев!»

Потом обратилась к подругам, толпившимся рядом,

Заветное чувство в отчаянье скрыть не сумев:

«Что с сердцем моим? Трепещет, как будто чужое;

Я никну, слабею, могилы мне видится зев.

О страшная весть! Как будто в груди разгорелся

Костер, — и в золу обратит он меня, отгорев».

«Своих и врагов я оплакал…»

^{136}

Своих и врагов я оплакал, сраженных войной.
Сказала она, повстречавшись недавно со мной:
«Что сталось с тобою, о Омар, ведь ты и худой и седой!»
«Я съеден тоской, оттого и седой и худой.
Я видел их гибель, с тех нор потерял я покой.
О, сколько достойных унес этот пагубный бой!
Почтеннейших старцев, что схожи с луной сединой!
Все родичи наши! По целой юдоли земной
Ты столь благородных не сыщешь, клянусь головой.
Послышатся ль вопли — на помощь поскачет любой
И первым для битвы наденет доспех боевой.
Кто в помыслах чпще, кто в мире щедрее мошной?
Кто делает благо, а зло обошел стороной?
Кому помогает, того ободрит похвалой;
Кого одаряет, потом не унизит хулой».

«Лишь засидевшихся свалил…»