Арабская поэзия средних веков

Лишь засидевшихся свалил полночный сон,
Ко мне приблизилось возлюбленной виденье.

Я в сумраке ночном приветствовал ее —

Она при свете дня скупа на посещенья.

Сказал: «О, почему тобой покинут ж

Дороже был тебе и слуха я и зренья!»

Ответила: «Клянусь, обетам я верна,—

Мне появиться днем мешают украшенья».

«Красавицы прячут лицо от меня…»

Красавицы прячут лицо от меня,
Красавицы видят, что я уже старый.

Бывало, глазели сквозь каждую щель,

Бежали за мной, как овечьи отары,

Когда же вблизи не случалось чужих,

Газельих очей расточали мне чары.

Что ж? Я — из знатнейших, которых нога

На темени тех, кем гордятся минбары^{137}.

«Как излечишь того…»

Как излечишь того, кто скрывает, как тайну, недуг?
Ты — недуг мой и тайна, о Зайнаб, мой чудный вожатый.

Каждый скажет, увидев ее: «Мне понятен твой жар,

Не гаси же огня, веселись и другую не сватай».

Мой недуг, мою страсть излечить уж не сможет никто,

Откажусь от врачей, не пойду к ним с доверьем и платой.

Ночь я с Зайнаб провел, и ту ночь не забуду, пока

Холм надгробный не станет для Омара вечной палатой.

Ожидал я, один, — и явилась мне Зайнаб луной,

Озарилась долина, и скрылся злодей соглядатай.

Я не мог домогаться запретных веселий, хотя,

Как чета новобрачных, мы были в одежде богатой.

Самых близких чета, мы греха не вкусили в ту ночь,

Пусть же злобой теперь захлебнется завистник проклятый!

«О молния, со стороны Курейбы…»

О молния, со стороны Курейбы
Сверкнула ты над скопом облаков,

И тучи до земли сбежали стадом,

Как стадо верблюжат бежит на зов.

А были полосаты, черно-белы…

Вмиг под дождем размяк земли покров.

Она пришла — был срок менять кочевье,

На крюк разлуки счастлив был улов.

Газелья шея промелькнула в бусах

Кораллов алых, скатных жемчугов.

Лицо луной сияло безущербной,

Как финики, блестящ был ряд зубов.

«Стеснилось сердце, и не сплю…»

Стеснилось сердце, и не сплю —
Как будто в первый раз люблю.

Смотрю я на зарниц игру,

И пламя льется по нутру.

О ночь! Уснул мой караван,

Мне одному покой не дан.

Все это, Хинд, твои дела,—

Что я разбит, сожжен дотла.

Дверь отворилась, и на миг

Мелькнул ее сиявший лик,

И рот с набором жемчугов,

Белей, чем лилии лугов.

Она, лишь тьма сменила свет,

Прислала добрый мне ответ:

От Хинд мне передали весть,

Что может ночь со мной провесть.

Нас укрывала досветла

Шатра полночного пола.

Уста, очищенные сном,

Дышали медом и вином,

И все мне чудилось, что пью,

Припав к прозрачному ручью.

«Стойте, други…»