Арабские скакуны

— Так нормально…

— Ну, я начинаю…

В кабине пахло краской, пластиком, бензином, приборная доска была накрыта большой мягкой тряпкой, на соседнем сиденье лежала офицерская фуражка с очень высокой, изогнутой тульей. Я взял фуражку за маленький блестящий козырек, водрузил на голову, посмотрел в круглое зеркальце заднего вида, в котором были видны или двуглавый орел, или блестящие из-под козырька мои глаза. Тогда я опустил стекло в дверце, повернул к себе боковое продолговатое зеркало и убедился, что форма мне к лицу: отражение было мужественным, воинственным.

— Вы слушаете? — спросил снизу контрактник.

— Давай-давай! — поторопил я.

— Родился я… Впрочем — не важно! Тут вот какое дело. Об этом не знает никто. Мы перевозили тела на опознание. На вертушке. Трупов двенадцать, не меньше, чехи, боевики, среди них — пара арабов, смуглые такие, бороды черные-черные… Ну, летуны в кабине, я с трупами, сопровождаю. Летим…

— Короче! — я снял фуражку, положил ее на место: жесткое кольцо из кожзаменителя оставило на голове четкий рубец. — Пожалуйста, короче!

— Да-да-да! И тут один из чехов как сядет! Как сядет, да! Будто в нем пружина сработала! Ну, молодой такой парень, лицо бледное, глаза закатываются, губы в пене, словно продышаться хочет и не может, никак не может. И потом на меня как посмотрит, как глаза у него загорятся, как рот он откроет, а оттуда комок кровяной и по груди у него растекся. И вот он словно этого ждал, того, что комок выскочит, потому что сразу встал, глаза его на мне сфокусировались, и он ко мне как пойдет, и руки как ко мне протянет…

— Оборотень? — от рассказа контрактника веяло такой жутью, что я был готов услышать и утвердительный ответ. — Вампир?

— Какое там! Просто — раненый. Тяжелораненый. Про него подумали мертвый, кинули на борт и давай грузить дальше. А он… Он оклемался и… Ну, так вот… Вы слушаете?

— Да, — сказал я. — Слушаю…

— И в глазах у него такая боль, страдание такое, что я даже не знал что и поделать, начал от него пятиться, споткнулся о труп, упал, вскочил, ввалился к летунам, ору, ору, мол, ребята, сейчас он нас задушит, задушит всех! А эти двое мне кричат, чтобы я сам разбирался, они не по этой части, они летчики, а не… Ну, одним словом, я откатил дверцу и…

Контрактник замолчал.

— Что «и»? — спросил я.

— Убил я его, выбросил из вертолёта. Над полем каким-то летели, я его с ног сбил, а потом и выбросил. Чтобы… Ну, чтобы не было проблем никаких. Так проще получалось… Объясняй потом, почему не дострелили на земле. А так труп он и есть труп. А прилетели, так я сказал, что те, кто грузил, ошиблись. Считали трупы и ошиблись. И летуны молчали, ничего не сказали… Вот…

— И что я должен сделать? — выдержав небольшую паузу, спросил я. — Что ты от меня хочешь? В чем ты виноват-то?

— Но я ж убил! Убил безоружного, раненого человека. Разве непонятно?

— А как ты мог поступить? Что ты мог сделать?

— Я мог его усадить, перевязать, зафиксировать, многое мог сделать. Мог оказать первую помощь, у меня шприцы были с омнопоном, одноразовые, мог вколоть ему, ему бы было не больно. Понимаете?

— Понимаю, — сказал я. — Не больно умирать?

— Да нет же! Я мог его спасти! Спасти, понимаете?

— Да, мог… — мне следовало назначить контрактнику какое-то взыскание. Какое?

— Вы только скажите — что мне делать? Как мне дальше жить?

Что ему делать? Как ему жить?

— Выпусти меня отсюда! — сказал я, открыл дверцу грузовика и чуть не сбил ею контрактника с ног: он испуганно вскочил, встал по стойке смирно.

— Приехать в Кокшайск, найти убийц моего сына, покарать! Понял? рявкнул я ему в лицо. — Покарать сурово! Понял?

— Понял, — он облегченно вздохнул. — Понял! — и, плюхнувшись на колени, начал ловить мою руку.

Я его отпихнул, пролез под тросами, пошел в кабину пилотов.

Там было царство маленьких лампочек, приборов со стрелками, датчиков, тумблеров, рычажков, кнопок. Кто-то, положив на сильные руки кудлатую голову, спал, кто-то крутил ручки рации и, закатывая глаза, радовался каким-то позывным, двое суровых летчиков смотрели на большой дисплей, по которому, на фоне карты, через реки и леса, ползла букашка, самый большой в мире транспортный самолет с самым ценным в мире грузом, самым опасным государственным преступником и раскаявшимся убийцей на борту. Подполковник Тарасов и второй пилот располагались дальше, в глубоких, с высокими спинками креслах, из-за спинок были видны только их головы, лысеющая у подполковника, немытая — у второго пилота.

Я протиснулся к креслу подполковника и дотронулся до его плеча. Подполковник Тарасов вздрогнул и сорвал с головы наушники.

— А, это вы… — вздохнул он облегченно. — А я думал… Да! подполковник попытался встать из кресла, но я надавил на его плечо, заставил остаться на месте.

— Мне не надо в Славск, — сказал я. — Мне в Славске делать нечего…

— Но мы не можем сесть в Кокшайске! Кокшайск нас не примет, мы им поломаем полосу, да и короткая она у них…

— А говорил, что можешь летать куда хочешь и когда хочешь, — сказал я. — Я тебе даже поверил.