Арабский халифат. Золотой век ислама

Зияд ибн Абихи и аль-Хаджжадж были двумя великими правителями Омейядов в Ираке, из-за них Аббасиды не без причины завидовали Омейядам. Они не считали, что имеют право проводить жизнь в роскоши, но были уверены, что являются представителями правительства – султана – и верным исполнением обязанностей, присущих их посту, оправдали доверие своих повелителей, которые дали им огромную власть, и они сохранили ее до конца жизни, не волнуясь о превратностях приязни или неприязни общества. Сравнить их друг с другом было бы вполне уместно. Зияд уже достиг высокого положения, прежде чем Муавия сделал его своим союзником; аль-Хаджжаджа можно назвать креатурой Абдул-Малика. Зияд понимал, как держать туземные роды в узде (разыгрывая их друг против друга) и заставлять их работать на себя, и это ему удавалось. Умар ибн Абдул-Азиз восхищался им, потому что он держал Ирак в узде, даже не прибегая к помощи сирийцев. Аль-Хаджжадж смог утвердиться только при помощи чужеземной власти, поддержанной сирийскими войсками, так как напряжение между Сирией и Ираком между тем усилилось. В своих достижениях аль-Хаджжадж ни в коей мере не уступал предшественнику; даже после его смерти он определял политику: это был вопрос за или против него. Его государственные решения в вопросах чеканки монет, мер и налогов и в важности, которую он придавал сельскому хозяйству, были поистине эпохальными. В Ираке, обессиленном и деморализованном непрерывно следующими друг за другом войнами, ему было сложно поддерживать доходы государства, но он все равно всегда имел достаточно запасов. У аль-Хаджжаджа был дар говорить без подготовки, украшая речь витиеватостью своего арабского стиля, и он не любил, когда кто-то его в этом превосходил, так что не без причины хранители преданий украшают его вступительную речь в Куфе тщательно подобранными оборотами речи. Храбрость никогда не подводила его ни при каких обстоятельствах, величие его проявилось в серьезных неудачах. Но он был слишком порывист и быстро терял терпение, общаясь с подчиненными. Его железная рука не была облачена в бархатную перчатку, да и в разговоре он не старался расположить к себе собеседника. Аль-Хаджжадж был резок и порой груб, но не жесток; не был он и мелочным или узколобым. Он проявлял милосердие и освободил видного мятежника, потому что тот не пытался оправдаться, а говорил правду. Аль-Хаджжадж был достаточно смел, чтобы открыто восхищаться псевдопророком и антихристом Мухтаром, чье величие он признавал. Гром, грянувший, когда он атаковал святой город, как бы в знак того, что Бог разгневался из-за этого необоснованного нападения, он экспромтом объяснил как приветствие с небес, обещающее победу. Аль-Хаджжадж не был столь же предвзят из-за суеверий и традиций, как его современники, но не был он и безбожником или тем более лицемером. В жизни и в смерти у него была чистая совесть. Для человека обычного ума в Хиджазе и Ираке это, конечно, было доказательством его злобы, что он бесстрашно расчистил осиное гнездо в Мекке и не позволил набожности мятежников стать их оправданием. Другие постыдные дела, в которых его обвинят, – это лишь выдумки и измышления ненавидевших его врагов, которые не успокоились даже после его смерти. Например, рассказывают, что аль-Хаджжадж в Басре после битвы при Завии перебил 11 или даже 120–130 тысяч человек. Кремер и ван Влотен, по всей видимости, верят в этот вздор и, чтобы подогнать его под свои теории, делают жертвами его кровожадности мавали. Однако старое и подлинное предание говорит противоположное. В Басре, как и в Куфе, сразу же после победы аль-Хаджжадж объявил общее прощение тем, кто сложит оружие, и сделал все, что было в его силах, чтобы предотвратить бесчинства сирийских солдат в завоеванных городах. Только некоторые из упорствующих в непокорности, которые не согласились на прощение и затем попали к нему в руки, были им казнены, например в Басите несколько курайшитов и других видных главарей мятежников, которых доставил к нему Язид ибн аль-Мухаллаб, но даже в этом он уважал права отдельного человека и не пытался, например, конфисковать имущество богатого мавали (Файруза Хусейна), который в последний момент добровольно избавился от него[124].