Арабский халифат. Золотой век ислама

Кремер и Мюллер придерживаются того мнения, что Умар был прямо-таки одержим своей набожной утопией; что он вмешивался в финансы без практической необходимости; нарушал их естественное движение и сбивал с пути, намеченного всем ходом предыдущего развития. Халиф, по их словам, не имел никакого понятия о реальных условиях. Фактически же дело обстоит ровно противоположным образом; именно у современных критиков Умара сложилось ложное понятие о реальных условиях того времени. Условия эти находились в состоянии хаоса и требовали новых мер для наведения порядка. Умар не был первым, кто создал путаницу в системе налогообложения; она уже существовала там, и так не могло долее продолжаться. Умар решал не воображаемую проблему, а самую настоящую и притом настоятельную. Аль-Хаджжадж впервые взялся за нее всерьез, но таким образом, который настроил против него общественное мнение. Умар попробовал иной способ, проявив большее уважение к чувствам, основанным на исламе или по крайней мере опирающимся на него. Но и тот и другой столкнулись с одной и той же проблемой, которая возникала постоянно и обязательно требовала решения. Вследствие этого земля, которая облагалась данью, все больше и больше переходила в руки тех владельцев, которые были от дани освобождены.

Таким образом, мы по существу опровергаем упрек к Умару II, заключающийся в том, что он поколебал сами основания Омейядского халифата. Они зашатались еще раньше, да и с самого начала были не очень прочными. Ту византийскую мудрость, к которой прибегает А. Мюллер, чтобы осудить Умара за отход от традиции его предшественников, а именно что каждое государство может быть поддерживаемо только теми средствами, которым оно и обязано своим возникновением, можно в равной степени поставить в упрек и самим Омейядам. Их правительство отнюдь не продолжило идти по той прямой линии, которую проложил пророк и его сподвижники. Вместо того чтобы опираться на ислам, на котором оно якобы все еще основывалось и который оно не смело отвергнуть, оно скорее было им подорвано. Омейядам приходилось постоянно быть начеку, чтобы подавлять оппозицию, восстававшую против них во имя Аллаха и религии. Еще больше им угрожала неумолимая враждебность Ирака, который непрестанно разражался колоссальными мятежами против ненавидимой сирийской тирании; но величайшей опасностью для них было общественное движение, направленное не только против правящей династии, но против арабского господства вообще. Умар I установил исламское государство, согласно закону завоевателя, как господство арабов над побежденными народами. Он основал его на разделении двух классов, размежеванных не только религией, но и национальной принадлежностью: арабов-мусульман и неарабов-иноверцев; арабскую военную знать и инородцев-плебеев, обязанных выплачивать дань. Но это здание он построил не на прочном фундаменте, ибо стена, отделяющая хозяев от слуг, была сломана тем фактом, что слуги все больше и больше переходили в ислам и избавлялись от арабских гарнизонных городов. Возрастающая исламизация побежденных народов, естественный и неизбежный процесс, поставила под вопрос систему старого Умара, и не только в его времена, но и во времена Омейядов, при которых она продолжилась. По меньшей мере в соответствии с теократическими принципами политический статус также пришлось подтверждать религией. Именно ислам, а не национальность наделяла людей правами гражданства в теократии.