Аракчеевский сынок

Изредка в комнату заходил Копчик и, перемолвившись, снова уходил хлопотать по дому. Хотя у Шумского в квартире было около полдюжины всех людей и два лакея в горницах, но всем заведовал Копчик, — один лакей был вечно в городе на посылках, справляя разные поручения барина, а другой неизменно сидел в качестве швейцара в передней и не имел права отлучаться из нее. Приготовив все ко времени пробуждения барина, Копчик явился снова и спокойно сел около вновь приезжей.

— Ну, все справил… Теперь можно и хлебнуть с вами чайку, — сказал он, присаживаясь к столу. — Так как же, Авдотья Лукьяновна… Так-таки вам ничего и не ведомо… Аль скрытничаете?

— Чего мне, голубчик, от тебя скрытничать! Вот тебе Христос Бог — ничего не знаю, — отвечала женщина.

— И Иван Андреич ничего вам не сказывал дорогой. Ни, тоись, ни словечка? — лукаво переспросил лакей.

— Говорю тебе, приехал в Грузино, побывал у Настасьи Федоровны. Меня вызвали, велели сбираться в дорогу… А наутро мы в тарантасе с Иван Андреичем и выехали.

— Чудно. Стало и она тоже, Настасья-то Федоровна, не знает, зачем вас барин востребовал в Питер.

— Полагательно и она не знает.

— А отпустила тотчас?

— Она по его слову, своего Мишеньки, дворец Грузиновский в ящик уложит и пошлет. Только прикажи он.

Копчик не понял и рот разинул.

— Так она сказывает, Василий. Дворец графский готова-де гостинцем в ящике Мишеньке переслать.

Копчик хотел снова что-то спросить, но вдруг бросился со всех ног из комнаты… Женщина даже вздрогнула от неожиданности.

Через мгновенье Копчик вернулся, но оставил дверь раскрытой.

— Почудилось мне, что барин позвал… Нет, все еще спит.

— А строг он с тобой?.. Взыскивает? — спросила приезжая.

— Д-да! — протянул молодой малый.

— А ведь какой же добрый он, сердечный… Не чета нашим господам… Этот добреющий… Андел!

— Д-да…

— Что так сказываешь. Будто не по твоему…

— Да как сказать, Авдотья Лукьяновна… он вестимо добрый… Но тоже и мудрен. Уж и так-то это мудрен, что окромя меня никто ему не угодит и всякого он ухлопает… Добрый, а вот Макара-то Сергеева в Сибирь сослал, а Егора рыжего… Сами знаете…

— Это по нечаянности… Иль не в своем виде был, подгулявши… Такой уж случай неприятный.

— Бутылкой по голове ахнул, в висок… Это же какая уж нечаянность, — вымолвил тихо Копчик.

— Говорю… Подгулявши был…

— От того не легче. И теперь он часто бывает не в своем виде. Меня иной раз, Авдотья Лукьяновна, мысли берут… проситься у него домой, в Грузино… У вас там не так страшно…

Авдотья замахала молча руками…

— Нет… Право… Не так там опасно. Здесь — ужасти! Там только графу не надо на глаза лезть, да дело свое исправно делать. Настасья это Федоровна тоже нашего брата молодца мало обижает. Она больше девок и баб мучительствует. А здесь, у него вот… — показал Копчик на растворенную дверь… — беда! Здесь, Авдотья Лукьяновна, все одно — что на войне!

— Э, полно ты врать! — с заметным раздражением отозвалась женщина. — Вы холопы завсегда господами недовольны. На вас Господь не угодит.

— На этого дьявола во истину сам Господь не угодит! — вдруг как бы сорвалось с языка у молодого малого.

Женщина окрысилась сразу…

— Слышь-ко ты… глупый, — произнесла она громче. — Ты мне таких, об Михаиле Андреиче… речей, не смей… И слушать-то я тебя не хочу. Дурак ты. Вот что! Нешто забыл, что я его кормилица, что я его вспоила и вскормила, выходила и на ножки поставила…

— А отблагодарил он вас за это много?..

— Да я не просила. Мне ничего не нужно.

— Сам бы мог… Да я что ж… Я ведь так, к слову. Все господа таковы. Он меня любит, привык, балует деньгами и платьем, и гулянками… Ну, а случись… не ровен час. Чем попало убить, как Егора, может. Вот самовар, эдакий, малость поменьше, уж в меня раз летал. Так с кипятком и пролетел на четверть от башки. Не увернись я — был бы ошпаренный в лучшем виде… А ведь это не розги! Не заживет в неделю. Эдакое на всю жизнь. Сказывали мне — без глаз мог меня оставить, кабы кипятком в рыло хлестнуло…

— Все-то враки… Не видали вы настоящих-то господ, грозных! — недовольным голосом отозвалась Авдотья. — Важность, самовар…

Копчик хотел ответить, но до горницы явственно донесся голос барина, звавшего из спальни. Лакей бросился со всех ног.

Авдотья тоже встала, оправилась, потом поправила платок на голове и, став у окна, задумалась, подперев рукой подбородок.

У женщины этой было правильное и выразительное лицо, и видно было, что когда-то она была очень недурна собой. В лице ее была тоже какая-то суровость и сухость, взгляд, когда она задумывалась, тоже становился проницательно черствый, точь-в-точь такой, как у ее любимца-дитятки, у которого она была кормилицей и няней, и которого теперь обожала не менее своей барыни Настасьи Федоровны.