Арарат

Вртанес сел рядом с матерью и с минуту молча смотрел на ее морщинистое лицо. Он смотрел на лицо матери, думая о том, что и здесь, дома, и там, на просторах необъятной родины, идет война, война во имя счастья и покоя матерей, война с паникой и растерянностью, война, богатая подвигами самоотверженности и твердости духа. Вот эти сморщенные, узловатые руки, — с какой любовью они работали для своих детей, ласкали их, и сколько сыновей будут с надеждой и верой ждать того заветного дня, когда материнские руки вновь обнимут их! И Вртанес почувствовал, что в эту минуту ему страстно хочется лишь одного: чтобы его мать нашла в себе достаточно силы и мужественно приняла участие в этой страшной для матерей войне.

Цовинар подошла, села, тесно прижавшись к отцу, и вполголоса пожаловалась, что Давидик подрался во дворе с мальчишками и не хочет идти домой, боясь гнева отца. Погруженный в свои мысли, Вртанес рассеянно слушал дочь. Цовинар внимательно посмотрела на бабушку, перевела взгляд на отца и серьезно спросила:

— Папа, я и Давидик — мамины дети, а ты — бабушкин ребенок, правда?

Вртанес стряхнул с себя задумчивость и улыбнулся:

— Совершенно правильно: я — бабушкин ребенок, а она — моя мама… — И Вртанес, прижимая голову дочки к груди, с любовью взглянул на мать.

Какое счастье, что есть на свете человек, который может назвать его своим ребенком! И как трогательно, что это слово — «ребенок» — все еще звучит в устах Шогакат-майрик, хотя последнему ее «ребенку» уже идет двадцать первый год!

Но Цовинар не терпелось; пересев к бабушке, она потянула ее за рукав и спросила:

— Бабушка, папа когда-то был таким же маленьким, как мы, правда? И когда он шалил, ты его шлепала, да?

— Э-э, Цовик, только тебя не хватало… — жалобно сказала Шогакат-майрик. — Ты бы лучше пошла за Давидиком и привела его домой.

Она повернулась к Вртанесу и с тревогой в голосе сказала:

— И письма-то мы от Асканаза не успели получить. Хотя бы узнать, где он, что с ним…

— Рано еще, мама, придет письмо.

— Получим, правда? — словно говоря сама с собой, произнесла Шогакат-майрик.

В эту минуту в комнату вошел Ара и сообщил, что он отдал пакет, но Вртанеса вызывают в редакцию: вместе с бригадой писателей он должен сегодня выступить в военном комиссариате перед призывниками. Седа, хлопотавшая на кухне с обедом, положила на тарелку несколько кусочков мяса. Вртанес наспех проглотил их и вышел из дому.

* * *

Потянулись дни. Жизнь постепенно входила в новое русло. На заводах и в учреждениях, в клубах и на призывных пунктах, на собраниях выступали рабочие и представители интеллигенции, матери и жены, студенты и служащие — говорили слова, идущие от сердца, а потом принимались за работу и работали страстно и напряженно.

Объединенные в одну бригаду партийный работник и представитель армии, писатель и артист, профессор и врач воодушевляли отправляющихся на фронт. Пламенная речь сменялась лирическим стихотворением, после вдохновенного материнского увещевания люди слушали задушевную песню.

Вртанесу часто приходилось выступать в одной бригаде с сыном пожилой соседки Шогакат-майрик — Мхитаром Берберяном, с которым он сблизился за последние годы. Мхитар, смуглый молодой человек с правильными чертами лица, работал в Центральном Комитете партии. Мхитар отказался от брони, освобождавшей его от призыва в армию. Двадцать пятого июня его вместе с Вртанесом вызвали в военный комиссариат, чтобы отправить на курсы командиров, но потом командование отменило это распоряжение, находя, что они окажутся более полезными как работники редакций фронтовых газет.

Мхитар еще учился в десятилетке, когда отец его тяжело заболел. Шестнадцатилетнему подростку пришлось пойти работать на машиностроительный завод, чтобы содержать родителей. По вечерам Мхитар ходил в вечернюю школу и успешно окончил ее. Оправившись после длительной болезни, отец его снова вернулся на завод. Рано познавший трудовую жизнь, Мхитар был гораздо опытнее и выглядел серьезнее многих своих сверстников. Мать его, преждевременно состарившаяся женщина, дрожала над сыном и со слезами на глазах делилась с Шогакат-майрик своими опасениями за судьбу Мхитара.

* * *

После отъезда Асканаза Ашхен несколько дней находилась в подавленном состоянии. Она чувствовала потребность в советнике и друге и понимала, что Асканаз является именно тем человеком, который лучше всех ее поймет. В то же время ей приходило в голову, что, когда Асканаз вернется, она не сможет уже по-прежнему поддерживать с ним дружеские отношения. Склонные к злословию люди могут превратно истолковать эту дружбу, а Ашхен была слишком щепетильна и горда для того, чтоб дать малейший повод к подозрениям. Ее обрадовал приход Маргарит. Та ей подробно рассказала о своем объяснении с Ара.