Арбитражный десант

Гуревич послушно поднял бокал. Как завороженный, допил:

– Похоже, Вы мне не оставляете альтернативы.

Онлиевский издал два коротких грачиных звука:

– Ох, уж эти мне интеллигенты! Не могут без выпендрежа. А ты спрашиваешь, какая цель нашего сотрудничества. Да вот она: ты мне уже здорово помог, – насчет западных предупредил вовремя. И дальше поможешь. Для начала хочу подобрать самое вкусное – кондитерку. По исчезнувшим документам какая-нибудь информация появилась?

Гуревич безучастно мотнул шеей. Но тут же встрепенулся:

– Что значит?.. Ведь они у вас.

– С чего взял? – Да все знают.

– Это хорошо, что все. Пусть и дальше знают. Только вот у меня их, увы, нет. Но ищем, – Онлиевский приподнял палец. – И должны они обязательно объявиться. Иначе для чего крали? Понятно – чтоб заработать. Значит, рано или поздно должны начать искать покупателя. И первым должен быть я. Так что, если чуть что прознаешь, сразу сигнализируй. – Учредительные документы, положим, найдутся. Но если в них не будет договора отчуждения, подписанного Жуковичем, чего они стоят? – Гуревич непонимающе пожал пухлым плечом. – Ты мне дай документы. А подпись мои спецы так нарисуют, что после ни одна почерковедческая экспертиза не отличит. У кого документы, тому и вера будет! Понял? Гуревич кинул.

Добившись покорности, Онлиевский расслабился:

– Да ты не куксись. Со временем сам рад будешь, что за мной пошел. Устал я, если начистоту, от гонки за деньгами. Ведь по большому счету не деньги твой вес определяют. А то, во что вложены. Может, и впрямь начну в российскую промышленность потихоньку вкладываться. Время разбрасывать камни, время – собирать их. Так что, выходит, собиратели мы с тобой, Борис Семенович.

Помертвевший Гуревич сидел неподвижно. Онлиевский скосился на помощника, беспрерывно говорящего сразу по двум телефонам:

– Засиделись мы с вами, батенька, за приятной беседой. Зато с обоюдной пользой. Я ведь не Второв, – кто рядом со мной, в накладе не останется.

– Я бы все-таки настаивал, чтобы наши действия выглядели максимально законно, – прохрипел Гуревич.

– Законны и будут, – утешил его Онлиевский. – А нет, так новый закон нарисуем и у кого надо затвердим. На кой хрен они нам иначе нужны? Ты, главное, помни, Борис Семенович: кто со мной, тот всегда под крышей закона.

Стремительно поднялся, и следом поднялись люди сразу от двух столиков:

– Всё! Время – деньги.

– Э-э! – растерявшийся Гуревич ткнул в сторону выжидательно затихшего сомелье. – Я столько не прихватил. Не рассчитывал, знаете.

– То есть теперь ты вымогаешь с меня! Нечего сказать, – вошел во вкус, –0нлиевский рассмеялся. – Ладно, оплачу. Но – знай: вхожу в расход. А у меня правило – расходы окупать. Так что имей в виду: шаг вправо, шаг влево – побег!

Он едва заметно кивнул помощнику и стремительно засеменил к выходу, где его уже поджидали с шубой наготове.

Дверь перед Онлиевским распахнулась, впустив клубящийся пар, – зима в этом году выдалась морозной.

В притихшем ресторане неприкаянно сидел Борис Гуревич. Только что жизнь его, едва приятно наладившаяся, круто переломилась пополам. – Прикажете подавать белугу? – Гуревич разглядел в глазах официанта сладостное выражение холуя, сподобившегося лицезреть унижение другого, попиравшего его самого, – и упивающегося этим. – Счет!

Аппетит отбило начисто. Гуревич понял, что в этот ресторан никогда и ни под каким предлогом больше не вернется.

5

Февральская воскресная Москва, пронизанная леденящими порывами ветра, выглядела пустой. Борис Гуревич стоял у резного окна и с тоской наблюдал за вихрями, клубившимися на пустынном дворе бывшего Московского страхового общества, отгороженного ажурной решеткой от притихшей Лубянки.

Впрочем, тоска не покидала отныне Бориса Семеновича и в хорошую погоду. За время, прошедшее после свидания с Онлиевским, он сильно переменился. Еще вчера общительный, подвижный, несмотря на тучность, человек сделался дрябл и пасмурен. Оживленные глазки как-то заматовели и сами собой ушли в глубину. Привычная розовощекость зацвела болотной ряской, да и сами щеки провисли, так что при ходьбе и энергичном разговоре потряхивались возле подбородка, будто брыли у бульдога.

Даже еда не доставляла радости. Не было прежнего азартного обжирона, когда едва вкладываешь в рот один кусок, а рука уже торопится за следующим. Порой Гуревича охватывало желание пойти к Рублеву и честно признаться в сговоре. Но понимал, что это невозможно. Слишком напорист оказался Онлиевский и слишком многое наподписано за эти месяцы. Так что пути назад не осталось. Да и при всяком упоминании о нахрапистом олигархе, не знавшем удержу при достижении своих целей, Бориса Семеновича охватывал неконтролируемый страх. Гуревич заметил, что у джипа охраны, прижавшегося капотом к китайскому канатному дереву, на две трети занесло могучие колеса, и колючие снежинки, цепляясь друг за друга, будто акробаты, карабкаются к дверцам. Часа три такой вьюги, и крупный джип занесет по крышу.

«Как и меня самого», – подумалось Борису Семеновичу.

Правда, тайное пока не стало явным.