Ардаф

Теос не замечал течения времени – в такой пафосной и весёлой обстановке часы пролетали незаметно. Взрывы смеха громко отдавались от сводов, все возможные темы для разговоров уже были перебраны – законы, правительство, последние научные открытия, военная мощь короля; однако весёлая беседа постоянно вращалась вокруг неверия, атеизма и республиканства, распространённого среди населения Аль-Кириса, и возвращалась к обсуждению того влияния, которое оказывали проповеди пророка Хосрулы на умы низших классов. События последней поимки пророка и его недавний побег из дворца уже были прекрасно известны всем присутствовавшим, хоть и произошли они совсем недавно. С течением времени вино за столом лилось всё щедрее, так что собравшиеся гости начинали вести себя всё более и более развязно. Эти молодые люди были распущены, однако не грубы; смелы, но не вульгарны, они получали удовольствие в том изящном стиле, что бесконечно более опасен своим влиянием на разум, чем простое веселье и грубые шутки необразованных плебеев. Они развлекались с эгоистичным животным наслаждением и вседозволенностью. Очень странно, но идея о том Боге – том всеми отвергнутом и позабытом Творце, смутно явилась Теосу в тот момент, когда он рассматривал лица собравшихся и видел на них чётко написанный эгоизм, в особенности же, на лице Сах-Лумы. Теос вдруг обрёл ясную уверенность в собственном бессмертии, ощутив себя при этом в окружении этих закоренелых атеистов единственным настоящим и положительно живым существом в компании смутных призраков. Тем не менее он сидел молча, изредка поглядывая на Сах-Луму, кого уже начинала одолевать сила выпитого вина и кто уже переместился к постаменту у ног Лизии, как раз рядом с тигрицей, лежавшей спокойно и неподвижно. Всеобщий разговор становился всё громче, а смех всё более бурным, когда один голос невнятно прозвучал из толпы:

– Спросите Лизию! Она знает о короле больше, нежели в том сознаётся!

Его слова были высказаны негромко, однако и этого хватило, чтобы все гости замолкли и стали прислушиваться. Тревожные взгляды замелькали за столом, и мёртвая тишина придавила собравшихся удушливой пеленой. Говоривший молодой человек, которого звали Нир-Джалис, удивился внезапной тишине и, лениво оглядев стол с мягких бархатных подушек, на которых возлежал, улыбнулся и спросил:

– Что за компания молчунов? Вы разве не расслышали? Я сказал, спросите Лизию! Спросите, отчего Зефораним тайком пробирается в Священный Храм по ночам, словно таящийся презренный раб, а не король. И я ручаюсь, что не поэзия побуждает его бродить по подземельям здешнего могильника в одиночку и с такой скрытностью! Лизия знает больше, чем желает в том признаться нам!

Настала новая глубокая, будто смертельная тишина, и затем серебристый голосок Лизии нарушил молчание ясным чётким звучанием:

– Друг Нир-Джалис! Мне думается, ты стал слишком мудр для этого мира! Поэтому мне горько, что тебе не суждено увидеть завершение нашего праздника! Оставь же нас сию минуту! Я легко прощу твоё отсутствие, коль скоро настал твой час!

И, взяв со столика рядом с собой стеклянный кубок в форме лилии на золотой ножке, она протянула его Нир-Джалису. Дико вскочив со своего дивана, он смотрел на неё, словно не веря своим ушам, сильная дрожь сотрясала его до самых ног, руки сами собой конвульсивно сжимались, и тогда очень медленно он выпрямился.

– Лизия, прости меня! Ради нашей прошлой любви, Лизия, сжалься!

При этих словах Сах-Лума также подскочил, сжимая в руке кинжал, лицо его вспыхнуло гневом.

– Чёрт возьми, – вскричал он, – о чём говорит этот парень! Прошлая любовь? Ты, грязный хвастун! Как смеешь ты говорить о любви со Священной Жрицей?

Нир-Джалис не обратил на него никакого внимания. Глаза его глядели на Лизию, словно глаза затравленного животного, напрасно искавшего милосердия у своего убийцы.

– Во имя данного тобою обета, Нир-Джалис, – медленно проговорила жрица, – и во имя твоей клятвы, данной пред ликом Священного Глаза Рафона, – тут она коснулась страшного камня на своей груди в форме глаза, – я дарю тебе эту чашу забвения – серебряный нектар успокоения! Усни и больше не просыпайся! Выпей и умри! Твоё служение окончено! Прощай!

Он механически взял кубок в руки, оглядываясь по сторонам, всматриваясь с надеждой в лица молча внимавших гостей, словно в слабой попытке снискать чьё-либо сострадание здесь, и всё ещё надеясь на спасение. Но ни единого сострадательного взгляда не получил он в ответ, кроме взгляда Теоса, кто, исполнившись удивления и ужаса, уже готов был разразиться возмущением и упрёками, не одари его Сах-Лума предупреждающим взглядом, сообщавшем о том, что любое вмешательство с его стороны лишь ухудшило бы положение. Поэтому помимо своей воли и только ради Сах-Лумы Теос молчал, зачарованно глядя на Нир-Джалиса.

Тот поднёс кубок к губам, и тогда его яростный взгляд пал на Сах-Луму:

– Я пью это за тебя, Лауреат! – хрипло произнёс он. – Пой же теперь так сладостно, как только можешь, ибо вскоре и ты тоже отведаешь этого напитка!