Арденнская операция. Последняя авантюра Гитлера

Монти появился на пресс-конференции 7 января в новом бордовом берете воздушного десанта с двойной эмблемой: его только что назначили шеф-полковником парашютного полка. Его начальник разведки бригадир Билл Уильямс, имевший блестящее образование, прочитал черновик его речи и с ужасом ожидал, как она будет воспринята, хотя сам текст был относительно безобидным. Единственная провокационная часть звучала так: «Битва была очень интересной, – думаю, возможно, одной из самых интересных и сложных битв, в которых я когда-либо принимал участие, на кону стояло очень многое» {879}. Остальная часть текста была данью уважения американскому солдату и декларацией верности Эйзенхауэру, а также призывом к союзнической солидарности со стороны прессы.

Но затем, закончив свое заранее подготовленное заявление, Монтгомери начал импровизировать. Он прочел краткую лекцию о своей «военной философии». «Если он [враг] наносит сильный удар, я должен быть к нему готов. Это ужасно важно в бою. Я узнал это в Африке. Вы узнаёте все это на собственном опыте. Когда Рундштедт нанес тяжелый удар, разделив американскую армию, закономерным итогом стал беспорядок в зоне боевых действий. Поэтому первое, что я сделал, когда мне приказали взять на себя командование, – занялся наведением порядка в районе боевых действий, разобрался со всем». Монтгомери сильно преувеличивал и вклад британцев в битву и представил все так, будто это была англо-американская операция.

Позднее в Лондоне кабинет министров выступил с комментарием: «Хотя это заявление, прочитанное полностью, было красивой данью уважения американской армии, его общий тон и определенное самодовольство оратора, несомненно, глубоко оскорбили многих американских офицеров в Главном командовании и в 12-й группе армий» {880}.

Многие присутствующие журналисты – в зависимости от страны, которую они представляли, – кипели от злости или пришли в смятение, тем не менее и британская, и американская пресса сосредоточилась на положительных аспектах заявления. Однако на следующее утро одна немецкая радиостанция на волне Би-би-си пустила в эфир собственную трансляцию с явным намерением разозлить американцев. Они утверждали, что Монтгомери уже разобрался с первой катастрофой армии США. «Битву за Арденны, – говорилось в заключении, – теперь можно списать со счетов благодаря фельдмаршалу Монтгомери» {881}. Эту фальшивку американские войска и телеграфные службы восприняли как подлинную. И даже какое-то время спустя, когда стало ясно, что это был трюк нацистской пропаганды, многие обиженные американцы все еще верили, что британцы просто пытаются укрепить свою роль, потому что их международное положение быстро ухудшалось.

Еще до этой нацистской передачи Брэдли был так зол, что позвонил Эйзенхауэру и пожаловался на заявление Монтгомери, он также выразил опасение, что 9-я армия останется под британским командованием. Он просил Эйзенхауэра: «Верните ее мне хотя бы на двадцать четыре часа ради авторитета американского командования» {882}. Он объяснил Хансену, что «хотел бы вернуть ее из соображений престижа, ибо англичане подняли слишком много шума». В тот день Брэдли все еще высказывался по поводу приказа Монтгомери 82-й воздушно-десантной дивизии об отступлении.

Не предупредив Эйзенхауэра, Брэдли 9 января устроил свою пресс-конференцию. Он хотел оправдать проявленную американскими войсками 16 декабря слабость на Арденнском фронте и защитить себя от обвинений в том, что его застали врасплох, но также подчеркнуть, что американские войска перешли под начало Монтгомери только на время. И авторы Daily Mail снова стали превозносить Монтгомери самым провокационным образом, потребовав, чтобы фельдмаршала назначили командующим сухопутными войсками. Трансатлантическая война между прессой двух стран возобновилась с прежней ожесточенностью.

Черчилль был потрясен. «Боюсь, американским генералам нанесено серьезное оскорбление, – писал он 10 января своему главному военному помощнику генералу Исмею, – не столько заявлением Монтгомери, сколько тем, что некоторые наши газеты, кажется, приписывают ему роль спасителя сражения. Лично я считаю его речь крайне неудачной. Он позволил себе покровительственный тон и полностью игнорировал тот факт, что Соединенные Штаты потеряли, возможно, 80 000 человек, а мы 2000 или 3000… Эйзенхауэр сказал мне, что гнев его генералов столь велик, что вряд ли он осмелится приказать кому-либо из них служить под началом Монтгомери» {883}. Эйзенхауэр позже утверждал, что этот эпизод причинил ему больше страданий и беспокойства, чем любой другой за всю войну.