Аргиш

Надо только лечь рядом, прижать её к себе. О том, что дальше, он не думал. Только лечь, только обнять, прижать! Самому прижаться! Тесно, тесно. Зарыться лицом в её волосы. Ощутить грудью, животом, бёдрами изгиб её тела. Задохнуться от нежности.

Медлил. Сидел, смотрел на дождь, слушал перестук капель. Не оборачивался.

Не хотел себе признаться, что боится.

Девятнадцать лет, второй курс института за плечами, а что он знает о женщинах? Какие они? Как надо?

Там – мир, другой мир, и в него надо войти, попасть, оказаться не наблюдателем и гостем, надо сжиться с ним!

Боялся себя. Своего непредсказуемого тела, своего сумасшествия. Тогда, в восьмом классе… сейчас вспомнить стыдно… но ведь было.

Сумасшествие – ночное, летнее. Девчонки в платьицах и сарафанах, в майках тонких. Лежал и представлял, хотел… выбрать, зайти следом в подъезд, напугать, рявкнуть – не смей оборачиваться! Подойти со спины и руки на грудь, сзади. И не надо больше ничего! Только почувствовать эту тёплую живую мягкость под тонкой тканью, едва ощутимую твёрдую выпуклость сосков. Сжать. Только чуть-чуть! Нежно. Почувствовать податливость… И всё! И уйти.

Маялся. Вертелся по ночам, представляя. Даже подъезды знакомые перебирал в голове.

Сейчас-то понятно – гормоны играли. Переходный возраст, половое созревание и прочая хрень. Но разве от этого легче? Стыд-то в памяти остался.

И тогда, в общаге, год назад…

Приехали пьяные. Как они шутили – к балеринам. Общага-то бывшего института культуры.

Он тоже из себя опытного строил.

Четырёхкомнатная квартира и там их – битком. Пашка с Жекой тут же по девице отхватили и разошлись по соседним комнатам. А он остался. Сидел за столом – стол между кроватями был поставлен. Рядом – одна; две – напротив. Выпивали. Он что-то рассказывал, смеялись. Вдруг свет погас. Неожиданно. Ничего сообразить не успел – его схватили за отвороты рубашки и куда-то потащили, через стол. И он поддался. Посыпалась посуда, стол отъехал в сторону. Смешки в темноте.

Она повалила его на себя – одна из тех, что сидела напротив.

Только потом до него дошло – может, это у них игра такая была – кто первый, кто успеет? Или договорились заранее…

Целовала. Дышала тяжело, с каким-то всхлипом. С силой рвала рубашку из джинсов.

И он что-то делал руками, задирал вверх платье, неуклюже стягивал с неё трусы вниз, путаясь в коленях, в щиколотках.

Всё время казалось, что из темноты смотрят её подруги.

Она сама сделала. Помогла. Обхватила, направила. Навалила его на себя. И сразу же забилась, изогнулась под ним, застонала, стала царапать спину ногтями – длинно и больно.

Он только успел окунуться во влажный жар, задохнуться, и всё закончилось.

Выскользнула из-под него. Закурила.

За всё это время не сказали друг другу ни слова – копошились молча.

Хотел сразу уйти.

Боялся обидеть. Так и лежали. Наконец поднялась: «Я сейчас…»

Свет из прихожей в приоткрытую дверь. Шум спускаемой воды.

Да пропади всё пропадом! Начал одеваться.

Вернулась. Стояла в дверях голая, смотрела, как он это делает. Он на неё не смотрел. Было стыдно.

Как назло, куда-то задевались носки – оба – нет нигде. Зажгла свет.

На кровати, на смятой простыне – мокрое серое пятно.

Это не я, это – она!

В дверях он сказал: «Пока!»

Она сделала в ответ «ручкой» и захлопнула дверь.

Чёрт! Вот как понять, был он с женщиной или нет? Смешно. Но если всё так, то какой смысл к этому стремиться и так хотеть?

И вдруг понял, что он просто оттягивает время. Боится идти к ней, боится лечь рядом. Хочет! Очень хочет! Но… просто боится. Вот и вспоминает прошлое – будто разумом старается задавить бездумное страстное желание – пытается себя настроить: «Не жди ничего хорошего!»

Улыбнулся.

«Враньё всё это. Вера – хорошая! Она – счастье! Маленькое, беззащитное, нежное».

Поднялся на ноги. Она сразу встрепенулась.

– Вадим, ты куда?

– Спи! Я сейчас…

– Не ходи далеко. Пожалуйста!

Не послушал. По осыпи полез наверх.

Дождь почти перестал, мелкая водяная взвесь висела в воздухе.

Стоял в этой липкой, вязкой полутьме, смотрел в ту сторону, где, ему казалось, должен находиться лагерь. Надеялся увидеть отсвет костра.

Если не ушли, должны же они жечь костёр? Хотя… Если поджидают – жечь не будут. Ни черта не видно!

Стоял, подставив лицо липкой мороси. Хотел, чтобы охладила, стёрла, стекла… Он поднялся сюда не затем, чтобы посмотреть, горит ли костёр, а чтобы ещё хоть чуть-чуть оттянуть время. Сам понимал, как это смешно. Ведь хочет её. Очень хочет!

Что за дурость? Чего я боюсь? Она – хорошая! И всё будет хорошо.

Осторожно, стараясь не поскользнуться, придерживаясь руками за мокрые камни, спустился.

Не спала. Ждала, когда вернётся.

– Вадим! Сапоги сними. Мох внутрь напихай. Просохнут за ночь.

– Ага.

Лёг рядом. Замерли оба. Так и лежали. Долго.

Обнял. Ладонь оказалась чуть выше живота. И она сразу повернулась. Резко, всем телом.

Руками лицо обхватила. Целует – мелко, быстро, словно клюёт – губы, щёки, лоб, нос. Дыхание горячее.

Опёрся о руку, навис лицом, ищет губами её губы.

Время остановилось, исчезло куда-то…