Аргиш

Утро давало хоть и слабое, но облегчение. Вставала Вера. Можно было расслабить тело, полностью завернуться в сырое одеяло, которое, как ни странно, грело. Она разжигала костёр, ставила кипятить воду. Это были блаженные минуты! От костра шло тепло, и он передвигался, подползал всё ближе и ближе к огню, как гусеница, завёрнутая в кокон. В этом состоянии ему было наплевать, что одеяло может сгореть. Такое случалось, и не раз – вон какие горелые проплешины. Пускай она следит. Она главная. Оказалось, у неё сил больше. Вот и пусть… а ему нужно тепло, только тепло и поспать, ещё чуть-чуть поспать.

Вера по утрам металась возле костра с побелевшим от холода лицом и плотно сжатыми губами. Исчез куда-то загар, кожа стала грязно-серой. Круги под глазами. И ещё у неё отекли ноги – лодыжки пропали.

Не тормошила Вадима, давала полежать возле костра, пока не закипала вода в котелке. Потом спуску не давала. Заставляла всеми правдами и неправдами приподняться и сесть. Давала в руки кружку с горячей водой и кусок сахара – пей! Следила, не давала лечь снова, пока собирала вещи и свёртывала шкуры. Помогала встать на ноги.

Всё! Встал! Теперь идти, тупо переставляя ноги, стараться сильно не отставать.

Три дня назад Вера начала подбадривать его, заставляла двигаться, убеждая, что уже вот-вот и придут. Сегодня к вечеру выйдут точно. Он верил. Но прошёл день, ещё один и ещё… а вокруг был всё тот же лес, и та же река порой открывалась в просветах между деревьями. Он уже не слушал её, не верил. Просто шёл следом, ни о чём не думая, двигаясь медленно и плавно – ему так казалось – словно во сне.

Вера, шедшая впереди, вдруг опустилась на колени – только голова и плечи из травы видны. Тянет перед собой руку, указывает.

Вадим остановился. На дальнем краю поляны виднелось что-то тёмное, словно огромная кочка из-под земли выперла. Стог! Да, стог сена – потемневший, старый. Вон даже слеги видны, уложенные поверх, чтобы ветром не разметало.

– Дошли, Вадим! Дошли… – шептала Вера.

Ничего не чувствовал – ни удовлетворения, ни радости – только усталость.

Подошли к стогу. За ним, вдалеке, в просветах между редко стоящими деревьями можно было разглядеть приземистые чёрные постройки. Всё было каким-то зыбким, серым, ненастоящим – размазывалось моросящей хмарью, словно рисунок ластиком затёрли, но не до конца, небрежно, контуры всё равно проступают.

Сено на ощупь оказалось мокрым и склизким. Вера с силой вырывала клочья сена, стараясь вырыть нору, докопаться до сухого.

С одышкой приговаривала: «Сейчас, Вадим. Сейчас ляжешь. Я тебя сеном забросаю – тепло станет. Согреешься. Отдохнёшь. Я на заимку схожу, посмотрю, что там?»

Нора получилась неглубокой – сил рыть дальше не было. Внутри щекотно пахло прелым сеном, но было сухо, только ноги торчали наружу.

Вера судорожно развязывала тюк с тряпьём.

– На! Накройся! – Развернула одеяло, подсунула конец ему.

Кое-как натянул на себя, стараясь завернуться.

Поверх ног накинула оставшуюся шкуру, чтобы от дождя хоть как-то прикрывала.

– Спи! Я пошла. Я быстро.

Лежал с закрытыми глазами. В голове было пусто до звона в ушах. Сейчас он физически чувствовал эту пустоту в голове. И в этой прозрачной пустоте, от стенки к стенке черепа, метался лёгкий пинг-понговый шарик – дошли! – отскакивал и ударял снова. И не было сил, да и не хотелось думать о том, что будет дальше. Всё, что хотели, они выполнили – дошли. А теперь можно лежать и ни о чём не думать.

Где-то далеко залаяла собака, и он провалился в сон.

Разбудила Вера. Трясла за коленку. Звала: «Вадим, Вадим! Живой? Просыпайся».

Вывалился из сна. Темно, душно. Не понимал, где находится. Просвет там, где ноги. Застонал. Заворочался, стараясь выбраться.

Серо и дождь. Мокрая трава вся в каплях дождя. И непонятно – вечер или раннее утро?

Веру не узнал. Чужая женщина стояла рядом. Голова туго обмотана чёрным платком в ярко-красных разводах, старенькая выцветшая голубая куртка, чёрные штаны заправлены в короткие резиновые сапожки.

– Пойдём, Вадим. Всё готово. Там еда, тепло! – уговаривала как маленького. – Чуть-чуть осталось… – Тянула за руку, помогая подняться.

Открылась огромная поляна, неряшливо поросшая мелким березняком. Видно, раньше – следили, вырубали, потом – бросили. Высокий кособокий дом, сложенный из почерневших от времени брёвен, с маленькими окнами поверх. Какие-то сараюшки, пристройки. Забор – не забор, изгородь – не изгородь, косые столбы с прибитыми слегами, часть из них оторвана – одним концом на земле. Травой всё поросло, высокой. Тропинки. Заброшенность во всём чувствуется. Вдали ещё один дом виднеется – такой же кособокий и чёрный.

В стороне от первого дома, на краю поляны, – приземистый домик с крошечным окошком под покатой крышей. Из трубы дым идёт. К нему и направились.

Навстречу – женщина. Платок, телогрейка.

Отступила в сторону, освобождая тропинку, давая пройти.

Глянула исподлобья. И сразу глаза опустила.

Ненка.

– Здравствуйте, – пробормотал Вадим и сам удивился своему голосу – глухой, хриплый.

Не ответила. На него не взглянула.

На Веру смотрит, к ней обращается.