Аргиш

В десяти метрах, на ближайшей ёлке – сова. Белая, пестрит чёрным окончанием пера. Здоровущая – под полметра будет. Тяжёлая – верхушка ёлки так изогнулась, что странно – как она удерживается. Красивая! Такое ощущение, что не из этого мира, из какого-то другого, сказочного. Полярных сов вживую видеть не доводилось, только на картинках, но тут не ошибёшься.

Сидит, смотрит – глаза жёлтые, как плошки. Мигнула – серая плёнка медленно затянула глаза – бах! – и снова смотрит.

Не боится. Не улетает.

Кто мы для неё? Она таких существ никогда не встречала, вот и не боится. Мы для неё часть окружающей природы, как ветка, качающаяся на ветру, как бурлящая вода на перекате. Ей, наверное, кажется, что мы в разных измерениях – никак не касаемся друг друга, поэтому неопасны.

Отступила Вера на шаг в сторону. Нагибается медленно. Руку к палке тянет, что в траве лежит.

Сорвалась сова вниз. Распрямилась верхушка ёлки, словно выстрелила. Раскинула крылья почти у самой земли, низко пронеслась между тонкими стволами, скрылась в лесу за стеной деревьев.

– Пошли, – сказала Вера.

Смотрел ей в спину.

Неужели убила бы?

– Я не хочу возвращаться. – Вадим заворожённо смотрел на огонь. Говорит, словно бредит.

– Куда? В Москву? – не поняла Вера.

– Нет. В Москву тоже не хочу. Но это не главное.

Понимаешь, жизнь какая-то пустая. Москва, институт, потом работа… бесконечная и бессмысленная серость впереди.

Мы с тобой встретились… Камни эти… Это же не случайно? Это ведь должно всё изменить?

Отца нет. Мама живёт с другим человеком. Нет, она меня, конечно, любит… Но у неё своя семья, и я уверен – рожать она будет скоро, несмотря на возраст. У них там всё серьёзно. Не очень-то я ей и нужен, да и взрослый уже. Сам должен…

Дрова прогорели. Груда алых углей. Мечутся слабые огненные сполохи. Перетекает жар, то чуть притемняя, то окрашивая россыпь углей нестерпимо ярким.

– Знаешь, если долго смотреть на угли, на огонь, говорят, можно саламандру увидеть.

– Саламандра – это что?

– Это ящерка такая… В огне живёт.

Вот я и говорю… Не случайно это…

Сейчас изменить всё можно. Всю жизнь! Нет меня. Я пропал вместе с отцом и ребятами. Мы все пропали. Понимаешь? Не найдут.

Новые документы… и мы с тобой уезжаем в другую жизнь. В нашу жизнь! На наш остров. И никому мы ничем не обязаны.

Как там будет – не знаю. Но не так, как здесь, а это главное.

Ну что? Поедем?

– Конечно, Вадим! Мы же решили.

Иголка. Вот что им не хватало – иголки!

Казалось бы, маленькая, редко используемая в быту вещица, а без неё никак.

У Веры порвались чижи – оба, сразу. Зашить – раз плюнуть. Нитка? Верёвку расплести. Нет иголки.

Пришлось разрезать одну из двух шкур, и Вера заматывала ноги этим подобием портянок, а сверху туго обматывала верёвкой. Какой там… Хватало на час хода. Потом верёвка ослабевала, и обмотки начинали сползать с ноги.

Занозы на руках. Казалось бы, тьфу! Тоже мне проблема. Но топора у них не было, дрова для костра приходилось ломать руками – пальцы в занозах, ладони в занозах – не достать, не выковырять – воспалены, гноятся, не сгибаются.

И это можно легко пережить, а вот то, что река рядом, а в реке рыба…

Первое время эти мысли преследовали Вадима неотвязно.

Река. Рыба!

На мелководье, у самого берега, иногда можно было видеть стайку хариусов, замерших в тёмной воде. Стоят, едва перебирая плавниками, удерживаясь против течения. Ждут, когда мошка воды коснётся – тогда молниеносный рывок.

Как взять?

Была бы иголка или булавка. Сделать крючок. Появился бы шанс.

Дальнейшее представлялось в мельчайших деталях. Вот она бьётся в траве, матово поблёскивая чешуёй, изгибаясь всем телом. Вот он чистит рыбу – прижимает хвост, и неподатливые чешуйки разлетаются в разные стороны, липнут к рукам. Теперь вспороть брюхо от анального отверстия до жабр. Вязко повисли чёрно-коричневые внутренности с двумя соединёнными прозрачными фасолинами воздушного пузыря. В сторону их. Вытереть нож о траву. Срезать прут, заточить конец. Угли костра. Сидя на корточках, держать в руках прут с насаженной рыбой, чувствовать руками, коленями, жар, исходящий от углей. Следить, вовремя поворачивать, чтобы не подгорела. И чувствовать одуряющий запах жареной рыбы!

Как взять?

– А где мы будем там жить?

– Вер, я пока не думал об этом.

Вадим полулежал, облокотившись на тюк с барахлом. Рядом Вера, стоя на коленях, обирала кустики брусники – складывала ягоду в котелок, который она во время переходов привязывала к поясу.

Они поменялись поклажей. У Вадима воспалилась спина, до крови натёртая верёвкой при переправе – а верёвки на мешке с вещами попадали как раз на места нарывов. Теперь мешок несла Вера, а Вадим нёс в руках одеяло, обёрнутое шкурой – словно крупного младенца в руках нёс. Сначала было неудобно, раздражался, злился – руки заняты – ветку не отведёшь, комара не сгонишь. Потом пообвык. Зато на привалах – тючок к стволу прислонишь, обопрёшься на него – мягко, удобно, глаза закрыть и дремать.

Вот и сейчас разговаривать совсем не хотелось. Просто сидеть, вытянув ноги, и ни о чём не думать.

– Вадим, мы языка не знаем. Как мы будем?