Аргонавты

Мы знаем: то, что разрушительно для гетерообщества, никогда не будет превращено в товар или очищено от бунтарства. Поэтому мы держим свои позиции — как грозные гомики, квиры, дайки, трансдевчонки и мальчишки, небинарные и любые гибриды и все, кто между, а также те, кто одновременно отрицает всё перечисленное.

Мы выжидаем, ставя на кон свое время, наносим удары тут и там и мечтаем о мире, где все угнетенные сплотятся и атакуют. Мы хотим найти тебя, товарищ, если и ты этого хочешь.

За абсолютное уничтожение Капитала, несносные сучки, которые всё здесь разнесут нахрен.

Я была благодарна их интервенции: в этом мире есть много всего, что стоит разнести нахрен, а время беспечно утверждать, что от одного лишь секса с кем угодно и как угодно этот механизм заклинит, давно позади. Но я никогда не отзываюсь на товарищ и разделить эту фантазию об атаке тоже не могу. Напротив, с годами я пришла к пониманию революционного языка как своего рода фетиша, а в таком случае единственным ответом на вышесказанное может быть: Наши диагнозы схожи, но перверсии несопоставимы.

Возможно, переосмысления требует само слово радикальность. Но на что нам тогда держать курс вместо нее или в дополнение к ней? На открытость? Достаточно ли в этом блага, достаточно ли силы? Только вы сами знаете, когда прибегаете к средствам защиты и пытаетесь сохранить свое эго, а когда открываетесь и позволяете всему рассыпаться — позволяете миру быть таким, какой он есть, и работаете с ним, вместо того чтобы бороться. Вы единственный, кому это известно[19] [Пема Чодрон]. Но дело в том, что и сами вы знаете не всегда.

В октябре 2012-го, когда Игги было почти восемь месяцев, меня пригласили выступить в Университете Биола, протестантском вузе в окрестностях Лос-Анджелеса. Темой ежегодного симпозиума факультета искусств было искусство и насилие. Пару недель я сомневалась насчет приглашения. Ехать было недалеко; гонорара за полдня работы хватило бы на целый месяц услуг няни для Игги. Но было и чему возмутиться: университет отчислял студентов за гомосексуальность или вступление в гомосексуальную связь. (Как и американская армия с ее политикой «Не спрашивай, не говори», Биола не заморачивается по поводу того, чем является гомосексуальность — идентичностью, речевым актом или поведением: любой проступок, и тебя выгоняют.)

Чтобы узнать больше, я обратилась к программному заявлению на сайте университета и обнаружила, что в Биоле не признают любой секс вне «библейского брака», определенного в тексте как «преданный гетеросексуальный союз между одним генетическим мужчиной и одной генетической женщиной». (Меня впечатлило слово «генетический» — très au courant[20]!) Покопавшись в сети, я узнала, что существует (или существовала) студенческая группа под названием «Биольский квир-андеграунд», появившаяся пару лет назад в рамках протеста против антигомосексуальной политики университета, — в основном они писали что-то в интернете и тайком развешивали плакаты в кампусе. Название группы казалось многообещающим, но мое воодушевление угасло, когда я прочла рубрику «Часто задаваемые вопросы» на их странице:

В: Каково отношение Биольского андеграунда к гомосексуальности?

О: Как ни странно, некоторым людям не вполне ясны наши взгляды на место ЛГБТК в христианстве. Поясняем: мы поддерживаем гомосексуальное поведение в его надлежащем контексте: браке… Мы придерживаемся уже опубликованных положений Биолы о том, что добрачный секс грешен и не входит в план Господень, уготовленный людям, и верим, что это правило приложимо и к гомосексуалам и другим членам ЛГБТК-сообщества.

И какой же это «квир»?