Аргонавты

Ив Кософски Седжвик хотела проложить дорогу такому «квиру», который вмещал бы в себя любые виды сопротивления, разрывов и несоответствий, почти или совсем не связанных с сексуальной ориентацией. «Квир — непрерывный момент, модуляция, мотив — возвратный, вихревой, troublant[21], — пишет она. — Он в высшей степени относителен и странен». Ей хотелось, чтобы этот термин выражал нескончаемое воодушевление, стал своего рода местозаменителем — номинативом, как Арго, готовым наречь литые или подвижные детали, утвердительным, но вместе с тем ускользающим. Вот что делает реклейминг со словами — они остаются (настаивают на том, чтобы оставаться) беглецами[22].

В то же время, «принимая во внимание силу запрета, который действовал против какого угодно однополого сексуального выражения в прошлом и продолжает действовать сейчас», Седжвик утверждала, что «любой, кто не признает этих коннотаций или вытесняет их из определительного центра термина [квир], дематериализует любую возможность самой квирности».

Иными словами, ей хотелось всего и сразу. Можно многому научиться у людей, которые хотят всего и сразу.

Седжвик писала: «Что нужно — всё, что нужно, — для того, чтобы определение „квир“ отвечало истине, так это побуждение к использованию его от первого лица», ведь «те, кто пользуются определением „квир“ по отношению к самим себе, используют его иначе, нежели по отношению к другим». И хотя безумно раздражает, когда какой-нибудь белый гетеросексуальный парень называет свою книгу «queer» (неужели тебе своих слов мало?), в конечном счете всё, вероятно, к лучшему. Седжвик долгое время была замужем за мужчиной, секс с которым, согласно ее собственному описанию, был ванильным и в основном после душа, — так что она лучше других знала о возможностях употребления этого термина от первого лица. И ей за это досталось — как и за то, что она идентифицировалась с гомосексуальными мужчинами (и более того, как гомосексуальный мужчина), а лесбиянок едва удостаивала и кивка. Некоторые сочли реакционным то обстоятельство, что «королева квир-теории» поместила в центр своих исследований мужчин и мужскую сексуальность (например, в книге «Между мужчинами: английская литература и мужское гомосоциальное желание»[23]), пускай и во имя феминистской критики.

Но таковы были идентификация Седжвик и ее интересы; она была предельно честна. И при личной встрече она излучала сексуальность и харизму столь мощные, индивидуальные и неотразимые, что ее не сдержали бы никакие рамки маскулинности и феминности, — она была толстой, веснушчатой, легко краснеющей, всегда в каком-нибудь цветастом наряде, щедрой, до жути милой, чуть ли не садистически образованной и, когда я наконец встретилась с ней, смертельно больной.

Чем больше я думала о программном заявлении Биолы, тем больше понимала, что поддерживаю частные группы взрослых людей, которые по взаимному согласию решают жить так, как им хочется. Если эта конкретная группа взрослых не желает заниматься сексом вне «библейского брака» — пускай. Но в конечном счете именно это предложение не давало мне уснуть: «Неверные модели возникновения [вселенной] постулируют, что (а) Бог не вмешивался в создание природы и/или (б) люди разделяют общее физическое происхождение с более ранними формами жизни». Разделенное с более ранними формами жизни происхождение для меня священно. Я отказалась от приглашения. Вместо меня выступил «сценарный гуру» из Голливуда.

Нас, раскрасневшихся от радости в доме на холме, вдруг накрыло густой тенью. Твоей матери, которую я видела лишь единожды, диагностировали рак груди. По-прежнему продолжался процесс об опеке над твоим сыном, и призрак гомофобного или трансфобного судьи, решающего его судьбу, судьбу нашей семьи, маячил вдалеке, как торнадо. Ты изо всех сил старался, чтобы сын был счастлив и чувствовал себя любимым; в бетонном закутке, который служил нам задним двором, ты установил для него горку, а у крыльца — детский бассейн, у батареи поставил лего-станцию, а к балкам в его комнате привязал качели. Мы вместе читали перед сном, а потом я оставляла вас наедине и ночь за ночью, стоя за закрытой дверью, слушала, как ты поешь ему «I’ve Been Working on the Railroad» своим мягким голосом. Среди советов, как быть приемным родителем, я прочла, что подводить итоги развивающимся в новой семье связям нужно не каждый день и не раз в месяц или год, а каждые семь лет. (Тогда эта временная рамка показалась мне абсурдной; но сейчас, спустя семь лет, — здравой и проливающей свет.) Твоя неспособность жить в собственном теле достигала апогея: днем и ночью твои шея и спина пульсировали от боли из-за того, что торс (а соответственно, и легкие) был туго стянут на протяжении почти тридцати лет. Ты утягивался даже на ночь, но к утру пол был всегда завален подшитыми спортивными бюстгальтерами и грязными бинтами — ты называл их «зажималами».

Я просто хочу для тебя свободы, сказала я с гневом под видом сожаления, с сожалением под видом гнева.