Аргонавты

В своем эпическом трактате «Пузыри» философ Петер Слотердайк выдвигает так называемое правило негативной гинекологии. Чтобы по-настоящему осознать фетальный и перинатальный мир, пишет Слотердайк, «мы не должны поддаваться соблазну исследовать отношения между матерью и ребенком с помощью взгляда извне; там, где речь идет о понимании интимных отношений, внешнее наблюдение ошибочно»[27]. Я одобряю эту инволюцию, это «исследование пещеры», этот поворот прочь от господства к обволакивающему пузырю «крови, околоплодной жидкости, голоса, звукового купола и вдыхаемого воздуха». Я отнюдь не стремлюсь высвободиться из этого пузыря. Но подвох вот в чем: я не могу держать своего ребенка, пока я пишу.

Винникотт признает, что требование обыкновенной преданности может вызывать беспокойство у некоторых матерей, которые боятся, отдавшись ей, «превратиться в овощ». Поэтесса Элис Нотли повышает ставки: «…он рожден, и гибну я — словно никогда меня / не было, не будет. // А спустя два года я себя уничтожаю вновь, / рожаю еще одного… на два года меня нет».

У меня никогда не было таких мыслей, но я родила поздно. У меня было почти сорок лет на то, чтобы стать собой, прежде чем приступить к экспериментам по самоуничтожению.

Иногда матерей будоражит мысль, что всё, что они делают, имеет огромное значение, и в таком случае лучше не говорить им этого. Иначе они начинают обдумывать свои действия и хуже с ними справляются. <…> Если мать — без особых усилий — способна быть матерью, мы никогда не должны вмешиваться. Она не сможет защитить себя, потому что просто не поймет, в чем ее обвиняют [Дональд Вудс Винникотт].

Как будто бы матери считают, что совершают обыкновенные ритуалы преданности в дикой природе, а затем ошеломленно поднимают взгляд и видят толпу, жующую арахис за вольером.

Выйдя на работу после рождения Игги, я встретила в столовой начальника. Он любезно угостил меня веганским обедом и соком «Naked». Он спросил, когда выйдет моя следующая книга; я ответила, что придется подождать — я ведь только родила. Это воодушевило его на рассказ о бывшей коллеге — исследовательнице Ренессанса, которая якобы настолько увлеклась своим новорожденным, что целых два года научная работа казалась ей заумной и скучной. Но затем, спустя два года, ее интерес вернулся, сказал он. Вернулся, повторил он, подмигивая.

Со временем я начала подозревать, что моя симпатия к «Пузырям» больше связана не с утверждением правила негативной гинекологии, а с ее дурацким названием — так же зовут ручного шимпанзе Майкла Джексона.

Майкл был без ума от Бабблза[28]. Но в то же время, по мере старения шимпанзе, Майкл заменял его новым, молодым Бабблзом. (Жестокость Арго?)

В юности мама иногда просила меня переключить телевизор на канал, где ведущим прогноза погоды был мужчина. Они обычно дают более точный прогноз, говорила она.

Ведущие просто читают сценарий, говорила я, закатывая глаза. Везде один и тот же прогноз.

Такое у меня чувство, говорила она, пожимая плечами.

Увы, так кажется не только ей. Даже если женщины обращаются к показаниям с тех же спутников или читают тот же сценарий, их отчеты подозрительны; что-то неладно. Иными словами, артикуляция реальности моего пола невозможна с помощью речи по структурной, эйдетической причине. Мой пол удален, по крайней мере как составляющая субъекта, из предикативного механизма, обуславливающего вразумительность речи.

Какой же выход предлагает Иригарей из этого тупика? Уничтожить… [но] пустив в ход инструменты брака… Всё, что мне оставалось, пишет она, это загулять с философами [Люс Иригарей].