Аргонавты

Я никогда особо не думала об этой дилемме до тех пор, пока много лет не проработала в баре, который путеводители по Нью-Йорку регулярно называли «раем курильщика». Я бросила курить за пару месяцев до того, как выйти на эту работу, — в первую очередь потому, что от сигарет мне было ужасно плохо, — а теперь тратила сотни, если не тысячи долларов на акупунктуриста, который лечил мои воспаленные миндалины и одышку от дыма — а ведь это был даже не мой дым. (В конце концов я уволилась примерно за месяц до того, как вступил в силу запрет мэра Блумберга[66]; в последние рабочие часы я тайно разрешила себе дать интервью участникам кампании против курения, чтобы помочь им достичь своей цели.) Все, кому я тогда жаловалась, говорили — мудро! — Почему бы тебе не найти другую работу? В Нью-Йорке тьма-тьмущая ресторанов и баров. Мой психотерапевт — я взяла дополнительную удушающую смену, чтобы продолжать к ней ходить, — предложила мне помогать богатым деткам готовиться к экзаменам, и мне захотелось ее ударить. Как я могла объяснить? Я уже поработала в сотне нью-йоркских ресторанов и наконец нашла тот, где я за неделю зарабатывала больше, чем за целый семестр преподавания в университете (другая возможная опция). Кроме того, думала я — Карен Силквуд в зародыше[67], если «они» — кем бы «они» ни были — позволили мне здесь работать, наверняка всё не так уж плохо, правда?

Но всё было очень плохо. Купюры, которые я прятала под матрасом, были сырыми от дыма и не просыхали до самого дня оплаты аренды. И только сейчас я понимаю, что работа обеспечила меня кое-чем еще: постоянной компанией алкоголиков, по-видимому, в куда худшем положении, чем мое. Так и вижу их: молчаливого хозяина, которого приходилось на рассвете затаскивать на заднее сиденье такси в отключке после нескольких стаканов пива Rolling Rock и рюмок «Столичной» — мы подносили одну за одной, загребая чаевые, на которые он спускал свои биржевые прибыли; шведов-панков, глотавших шоты с перцовкой и кофе со льдом (мы называли этот коктейль «шведболом»); сгнившие зубы успешного звукорежиссера; мужчину, который после нескольких «ураганов» по непонятной причине снял свой ремень и начал хлестать им другого гостя; женщину, которая однажды вечером оставила своего ребенка в детском автокресле под барной стойкой и забыла о нем… Их пример, а также легкость, с которой я полагала себя «в порядке» по сравнению с ними, выкупили мне еще несколько лет веры в то, что алкоголь для меня скорее ценен, чем токсичен.

«Я» без симпатической привязанности — фикция либо психоз… [И тем не менее] зависимость презирается даже в самых близких отношениях, как будто она несовместима с уверенностью в собственных силах, а не единственно делает последнюю возможной [Адам Филлипс / Барбара Тейлор].

Я научилась этому презрению у собственной матери; возможно, им было разбавлено ее молоко. А потому я должна следить за своей склонностью с отвращением относиться к нуждам других. Закономерная привычка извлекать большую часть уважения к себе из чувства сверхкомпетентности, иррациональная, но горячая убежденность в моей почти абсолютной самодостаточности.

Вы отличная ученица — у вас нет никакого багажа, сказал мне однажды преподаватель, и в этот момент я почувствовала, что сумела провернуть главную аферу в своей жизни.

Эту аферу, однако, помогло разоблачить признание, что я все-таки чересчур увлечена алкоголем. На место изнурительной автономии приходит прямолинейное признание зависимости и последующее облегчение. Я всегда буду изо всех сил стараться сохранять хорошую мину, но больше не хочу прятать свои зависимости, чтобы выглядеть лучше на фоне тех, кто более очевидно рушится или страдает. Большинство людей в какой-то момент решают, что лучше <…> увлекаться чем-то убогим или вредоносным, чем не увлекаться вовсе и потерять смысл собственного существования и становления [Батлер]. Я рада, что всё позади, но также рада, что со мной это было и я знаю, каково это.