Аргонавты

Я ненавидела его за то, что растоптал ее; ее — за то, что дала себя растоптать.

Когда я была подростком, мать пыталась более взрослыми словами объяснить, почему ушла от отца. Но даже в тринадцать лет я не знала, как смириться с тем, что ей нужно было его оставить, дабы «не упустить свой шанс на счастье». Отец казался мне вместилищем всего земного счастья; его смерть только усилила это впечатление.

Почему он не был достаточно хорош? Он говорил мне, что я могу работать вне дома, если хочу, при условии, что его рубашки будут всегда отутюжены, чтобы было в чем назавтра пойти на работу, сказала мне мать. Феминистка внутри меня осталась равнодушной. Но ты ведь могла ему сказать, что не хочешь гладить рубашки, и посмотреть на его реакцию?

Когда мой отчим наконец ушел, мы с сестрой почувствовали облегчение напополам с горем. Чужак, наконец-то, изгнан. Содомитская мать исчезнет, и материнское тело в кои-то веки будет нашим.

Вот почему совсем не удивительно, что новость о том, что наша мать снова выходит замуж, спустя каких-то несколько лет, застала нас врасплох. Она и ее жених объявили об этом за торжественным ужином, организованным, к нашему удивлению, исключительно ради этой цели. Я смотрела на сестру: она сначала покраснела от злости, а затем начала рыскать вокруг в поисках спасительной соломинки, за которую могла бы ухватиться. Что ж, если свадьба в июне, меня не будет, плевалась она. В июне для свадьбы жарковато. Если свадьба в июне, меня не будет. Она рушила идиллию, и я была ей за это очень благодарна.

Но на сей раз, насколько я могу судить, моя мать не превратила своего мужа в олицетворение желания, хотя и очень его любит. А он, насколько я могу судить, не пытается отговорить ее от самоуничижения — но и не подстрекает к нему. Он просто ее любит. Я у него учусь.

Примерно спустя сутки после рождения Игги милая женщина в больнице, проверившая его слух, дала мне широкую белую ленту для моего послеродового живота — по сути гигантский эластичный бинт на липучке. Я была ей благодарна, поскольку средняя часть моего тела как будто собиралась соскользнуть на пол.

Вечное падение, распад на куски. Может, этот пояс сохранит меня в целости. Вручая его мне, она подмигнула и сказала: Спасибо за ваш вклад в красоту Америки.

Утянувшись, я проковыляла обратно в палату, но благодарность моя теперь была пронизана недоумением. За какой еще вклад? За то, что ребенка родила? За то, что приняла меры к нераспространению? За то, что не распалась на куски?

Вообще-то оно пугает, это таяние. Эта плоть, похожая на тесто для пиццы, складками свисающая там, где прежде была налитая упругость.

Не думайте, что потеряли собственное тело, советует один сайт недавно родившим. Думайте, что отдали свое тело своему ребенку.

Я отдала свое тело своему ребенку. Я отдала свое тело своему ребенку. Не уверена, что хочу его обратно, и не знаю, в каком смысле вообще могла им обладать.

В послеродовой горячке я лениво кликала по статьям на домашней страничке AOL (да, AOL[68]), где какие-нибудь знаменитости возвращали былую форму или сексуальность после рождения детей. Обычное дело, но пощады нет никому: одержимость сплетнями о том, что одна-де забеременела, у другой появился живот, а жизнь третьей навсегда меняется в связи с грядущим появлением на свет всех изумляющего и всеми желанного РЕБЕНКА, в мгновение ока превращается в одержимость тем, как скоро исчезнут все следы вынашивания этого знаменательного РЕБЕНКА и как скоро карьера, сексуальная жизнь и вес матери могут быть восстановлены, как будто вообще ничего не произошло.