Ариадна Стим. Механический гений сыска

В столице нынче опять царило безветрие. Заводской дым густо застелил улицы, превращая дома вокруг в неясные, написанные углем силуэты. Выпавший было нарядный черный снежок снова обратился в грязь, и казалось, темное уныние охватило не только меня, но и весь мой любимый Петрополис.

Вагон встал. Прижимая к лицу потертый рабочий респиратор, я вышел на улицы Фабричной стороны и, пробираясь мимо шумящих громад цехов, еще с полчаса месил ногами густую, присыпанную углем и пеплом черную грязь.

Вот и фабрика Кошкина. Неотличимая от остальных, окруженная сотнями таких же краснокирпичных, окутанных клубящимся дымом силуэтов. Ее нельзя было назвать слишком большой, всего лишь тринадцать цехов. Не так уж и много для столицы. Они жались друг к другу, смыкались и расходились, образуя заваленные ящиками и мусором площади, сцеплялись паропроводами и галереями, проводами и узкими лестницами. Кругом суета. Кто-то шел с ночной смены, кто-то спешил на дневную. Грохотали везущие товар локомобили. Я шел через все это быстрым шагом, туда, где в самой дали, почти скрытый за черным дымом, стоял сахарный цех. Обветшавшее здание. Старое, гораздо более старое, чем остальные цеха. Это видно по тому, насколько черен от сажи его кирпич, и по огромным, в четыре этажа окнам: памяти о том странном и диком времени, когда Петрополис еще не обменял солнце на свет научного прогресса.

Я надел защитные очки и, выставив на них рабочий режим, шагнул прямо в темноту цеха. Шагнул и замер, с трудом заставив себя не отступить. Оглушительно били тысячи лезвий, ломаные силуэты рабочих метались в пламени котлов, исходящих паром и тяжелым дымом. Одежда мгновенно промокла от влаги. Здесь нечем дышать, и я сдернул респиратор, вдыхая приторный запах свекольной гнили, патоки и вонь грязной кипящей речной воды.

Река врывалась на завод по бесчисленным трубам, она напитывала котлы, вскипала и рвалась через неплотно пригнанные паропроводы, ее мутные воды несли по бетонным желобам грязную битую сахарную свеклу, которую проворно выхватывали рабочие, грузили по тачкам, чтобы вскоре вывалить в грохочущие ножами свеклорезки.

– О, а это что такое? Неужто обещанное пополнение прибыло? – Из горячего, освещенного огнем котлов облака дыма чертом вырвалась девушка в куртке механика. На ходу отбрасывая дешевую папироску, она шагнула ко мне, протягивая покрытую ссадинами руку.

– Зубцова. Ирина. – Невысокая, коротко стриженная, она быстро и небрежно пожала мне руку. На лице ремонтницы, рассеченном несколькими вполне обычными для ее должности шрамами, читалось легкое презрение. – Ты у нас, стало быть, тот самый бывший приказчик? Мне про тебя в конторе сегодня сказали. Велели присмотреть, пока не оперишься.

Девушка с усмешкой осмотрела меня с головы до ног.

– Ох, тяжело тебе здесь будет. Тут вещи потяжелее бумажек иногда в руки брать нужно.

– Мы болтать будем или все же работать? – Я холодно посмотрел на девушку, и та пожала плечами.

– Возможно, и будем. Если, конечно, не струсишь. Высоты не боишься? Прожекторы чиним сегодня. Вон там. – Она указала на идущие под крышей мостки, в десятке метров над нами. – После разрыва паропровода половина из них работать перестала. И да. – Она вновь с пренебрежением посмотрела на меня. – Очочки-то свои сними, интеллигенция. Тут стекла за пару минут запотевают, а лестницы прогнили насквозь. Грохнешься в свеклорезку и не заметишь. А кости твои мне потом доставать.

01010

Еще двое ремонтников ждали нас около ведущих под потолок лестничных пролетов. Первый из них, лысый старичок с подрагивающими руками, был начальником бригады Стимофеем Петровичем Торфом, второй же, заросший щетиной здоровенный малый, скорее напоминающий пойманного в рабочую куртку кабанчика, чем сотрудника фабрики, представился Иваном Паяло, после чего выразительно сплюнул, насмешливо глядя на меня.

Закинув на плечо сумку с инструментами, он первым начал подниматься наверх. Ржавая, никогда не видевшая ремонта лестница зашаталась под его немалым весом. Натужно заскрипели болты. Я приотстал, пропуская ремонтников вперед. Железные ступени опасно гнулись под ногами. Я замер на середине лестницы. Вверху виднелся далекий потолок цеха, внизу – грохочущие станки и чаны с вывариваемым соком сахарной свеклы.

– Значит, все-таки боишься высоты, интеллигенция?

Ступени сверху сыпанули ржавой трухой, и ко мне спустилась Зубцова.

Я промолчал. Не стану же я объяснять, что одно дело – нестись на локомобиле по качающимся от ветра невесомым мостам Верхнего города, сознавая при этом все инженерное совершенство их расчета, и совсем другое – вставать на проржавевший пролет лестницы в десятке метров над землей.

– Давай, давай, поднимайся. Бояться-то чего? Сверху падать не страшно. Расшибешься, и на кладбище. Страшно только отсюда упасть.

– Почему? – не сразу понял я ее.