Арина

Я иду с опущенной головой, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Я ведь не главный инженер и не парторг парка. Каждому понятно, почему это я вышагиваю рядом с начальством и что меня ждет впереди.

В небольшой приемной директора вовсю стрекочет на машинке секретарь Пуля. Подстриженная под мальчишку, черная, горбоносая, в темно-синей куртке с нагрудными карманами, она похожа на озорника-ремесленника. Эта самая Пуля недавно закрыла Игоря в собственной ванной, вызвала «скорую помощь» и сказала, что он бешеный. Игоря, конечно, тут же отпустили, но к Пуле он больше не пристает и в гости к себе не приглашает.

— Николай Иванович, вам из Моссовета звонили, — говорит Пуля, а сама косит хитрые глаза на меня. Она, видно, догадывается, что Игорь рассказал мне про случай с ванной.

— Хорошо, — кивает Николай Иванович и пропускает меня первым в кабинет.

Раньше я не бывал в кабинете директора, как-то миловала судьба. И первое, что мне бросается в глаза, — это широкий красный ковер. У нас в колонне так часто склоняют слово «ковер», что я теперь смотрю на него с каким-то испугом. Кажется, вот-вот директор нажмет тайную кнопку, и тотчас из-под пола выскочит пара великанов и начнет на этом ковре мять и ломать мои ребра.

— Садись, — Николай Иванович показывает на серое кресло.

Теперь я замечаю, что в кабинете кроме ковра еще столы, стулья, два мягких кресла и два телефона. А на окне стоят цветы, кажется, глоксинии. Я опускаюсь в кресло и начинаю разглядывать свои туфли.

Директор пододвигает ко мне пачку «Казбека».

— Куришь?

— Спасибо, — говорю я. — К сигаретам привык.

— Тогда угощай и меня. От папирос что-то язык стал шершавый… Надо бы совсем бросить курить.

Я кладу на стол пачку «Новости».

Пуская вверх струистые кольца дыма, Николай Иванович смотрит куда-то вдаль, мимо меня. Взгляд у него задумчиво-мечтательный. Без шапки он похож теперь на ученого или художника.

— Ну, как живешь? — Он берет карандаш и что-то пишет на календаре. — Братишка часто двойки приносит?

— Бывает, но редко, — говорю я и удивляюсь, почему это он начинает так издалека.

— А отец знает, что вы остались одни? Или он вам не пишет?

— Знает. Недавно перевод прислал, но я отправил обратно.

Николай Иванович откладывает карандаш и задумывается.

— Вот это, пожалуй, напрасно, — говорит он, немного помолчав. — Ты, Алеша, человек уже взрослый. Разве вы виноваты, что у матери с отцом жизни не получилось. Всякое бывает. Поживешь подольше, поймешь. А помощь вам сейчас не помешает.

Мне сразу вспоминается мама, которая с темна до темна пропадала в мастерской. Мама старалась побольше заработать, чтобы я мог закончить дневную школу. Она себе отказывала, а нам с Борькой все покупала. Мама была слабая и то не хотела принимать подачки от отца, который бросил нас, когда Борьке еще не было и года. А неужели я, такой здоровый, не могу прокормить себя и брата?

— Нет, я не приму от отца помощи, — говорю я.

Николай Иванович долго гасит сигарету, тыкая ею мимо пепельницы. А я снова изучаю свои туфли.

— Да, мать твоя была права, — вздыхает наконец он. — Ты, брат, слишком гордый. Она говорила мне об этом. Ведь я ее много лет знал, еще с фронта… А впрочем, может быть, ты и прав. Сам взрослый, сам глава семейства. Тебе виднее, стало быть.

Тут открывается дверь и входит Пуля.

— Возьмите, пожалуйста, трубку, — пищит она прямо с порога. — Иностранцы звонят.

Николай Иванович снимает трубку, кого-то приветствует по-английски. Разговаривая, улыбается, подмигивает мне. Потом прощается, желает благополучно добраться до Лондона.

— Во, брат! — весело смеется он. — А ты говоришь, таксист не важная фигура. Сам глава делегации звонил. Благодарит нашего Криворученко за культурное обслуживание. Очень их тронуло, что он свободно английским владеет. Да, кстати, а ты язык не подзабыл?

— Начинаю забывать, — признаюсь я. — Англичане редко попадаются.

— Крепись до осени. А там языковые группы в парке создадим. Преподавателей пригласим. Все на широкую ногу поставим. Да, да. А иначе нельзя. Ты видишь, что делается: прут и прут иностранцы. Это, разумеется, неплохо. Пускай новой жизни учатся.

Поправив галстук, Николай Иванович достает новую сигарету и тут же кладет ее обратно.

— Хватит, — говорит он, — а то жена и так пепельницей прозвала. — Потом смотрит на часы, удивленно качает головой: — Да, время не остановишь… Придется закруглять наш разговор. Вот что, Алеша, ты на линии не горячись. Не гоняйся за пассажирами, они сами тебя найдут. Я понимаю, стоять на стоянке и ждать — скучно для молодого человека. Сам был таким. Я семь лет за рулем провел. Поначалу тоже никак не мог на месте стоять, все гонялся за пассажирами, как ты сейчас. Из-за этого дважды от езды отстраняли. С метлой по парку гулял. Потом взял себя в руки и стал с планом приезжать.

В дверь просовывается мальчишеская голова Пули.

— Петр Петрович звонит, — говорит она. — Партбюро начинается.