Арина

— Скажи, через пять минут буду, — Николай Иванович заталкивает пачку «Казбека» в карман пиджака. — Вот так, Алеша. Формально я могу, конечно, на месяц снять тебя с машины. Будешь мыкаться по парку за чернорабочего. И получишь за месяц рублей сорок. А у тебя брат еще. Да и мало пользы от такой стажировки молодому водителю. Это же не курсы по повышению квалификации. Ты понимаешь меня?

Я чувствую, как внутри у меня разливается что-то теплое и мягкое. Так со мной бывало, когда мама, отругав за что-нибудь, потом гладила мою шею и приговаривала: «Ты же умница, правда? Ты больше не станешь огорчать маму такими штучками?»

— Понимаю, — говорю я тихо.

— Вот и хорошо. — Николай Иванович встает и подает мне руку. Рука у него упругая, как у шофера.

Глава шестая

Вечером я сижу на кухне и пью чай с молоком. Тетя Даша уже успела подложить мне два пирожка с луком. Под воскресенье она всегда печет что-нибудь вкусное. За окном плотнеют сумерки. С крыш срываются талые капли и, подсвеченные лампочкой, делят окно на две части белыми нитями.

Через открытую форточку я слышу, как кричат во дворе ребятишки. Они больше всех рады весне. В общем крике я часто угадываю голос моего брата, такой еще высокий, как у девчонки, но уже с оттенками будущего баритона. Борьку теперь в дом не загонишь допоздна. А заявится, конечно, мокрый, с красным носом.

— Алеша, прибавь газу! — кричит Люся из ванной.

Я привстаю и отвожу ручку с черным шариком влево. Синее пламя в колонке сразу густеет, а из ванной теперь доносится шипенье падающих струй. Потом его заглушает пение. Люся пропоет немножко, притихнет, словно ждет аплодисментов. И снова начинает: «Каюр погоняет собак, как тысячу лет назад, и я для него чужак, хотя по закону брат. За мной прилетит самолет, за ним прибежит олень, и длинная ночь сомнет короткий полярный день…»

Я люблю слушать, как Люся поет. У нее красивый низкий голос. И поставлен неплохо. Люся занималась в кружке при доме пионеров и мечтала стать актрисой. Но потом заболела мать. Наталья Федоровна два года не поднималась с постели. Тогда Люся поступила на работу и стала учиться в вечерней школе. А теперь она актрисой быть не хочет. Люся собирается поступать в горный институт.

Мне обидно, что она не будет актрисой. У Люси не только хороший голос. У нее на редкость чистая дикция, высокий рост. И потом, Люся добрая — это тоже важно для артиста. По-моему, великим артистом может стать только добрый. А злой играет на сцене лишь самого себя.

Вскоре Люся появляется на кухне. В коротком клетчатом халате, в комнатных туфлях без каблуков она кажется совсем школьницей. И лицо у нее свежее, чистое, как у ребенка. Только глазами Люся играет, словно актриса. Когда она успела научиться?

— Ты чай, конечно, весь вылакал? — спрашивает она.

— Такой посудины на комбригаду хватит.

Люся наклоняется над плитой, приоткрыв крышку, заглядывает в чайник. Полы ее халата слегка расходятся, обнажая розовые после ванны колени. И сразу мне вспоминается одно утро.

Прошлым летом стояла бешеная жара. Весь пожилой народ нашей квартиры сбежал на дачу. Борька был в детском саду. Мы с Люсей остались только вдвоем. И вот однажды утром во дворе выросла воронка из пыли до самой крыши, зазвенели на кухне разбитые стекла. Я выбежал закрыть окно на кухне, смотрю, ветер распахнул и дверь Люсиной комнаты. Я стал прикрывать дверь и невольно увидел Люсю.

Она спала на диване, разметавшись поверх простыней, в красном с белым горошком лифчике и таких же мухоморчатых трусах. Ее смуглое тело лоснилось, будто полированное. И мне показалось, что вовсе это и не Люся, а девушка-амфибия вышла на покрытый снегом берег и легла, заслонив лицо руками.

Тот случай еще больше меня убедил: Люся рождена для искусства. Ей только быть солисткой в балете или выступать в цирке, летать под самым куполом. Вот было бы Люсе аплодисментов!

— Алеша, я тебя поздравляю, — говорит Люся, развешивая в стакане сахар.

Я пожимаю плечами:

— С чем поздравляешь?

— Где ж тебе догадаться, — Люся улыбается вроде с ехидцей. — Голова идет кругом. В пятницу нас с подругой чуть не растоптал и то не заметил… На Пушкинской площади.

У меня от неожиданности открывается рот. Значит, Люся видела нас с Мариной… Это верно, когда я шел с ней, я никого не замечал. Я только думал, что бы сказать поостроумнее, и так волновался, словно весь вечер тащил экзаменационный билет.

— Знаешь, я не одобряю твой выбор, — говорит Люся.

Я молчу, не зная, что сказать. Люся отпивает глоток чаю, смотрит в окно.

— Она, конечно, ничего, яркая. Только у нее лицо асимметричное.

Надо же так сказать о Марине! Я понимаю, Люся сегодня, может быть, не в духе — не звонят что-то ее мальчики. Но при чем тут Марина?

В прихожей раздается звонок, и Люся бежит к телефону.

— Алеша, тебя. И, пожалуйста, не сияй… Мужской голос.

Я нисколько не собирался сиять. Это Люся придумала. Что-то я не узнаю ее сегодня.

— Старик, я адски тружусь, — доносится из трубки голос Игоря. — Учу на память биографию одной вагоновожатой, перечитываю последние газеты.

— А что дальше?