Арина

— Я не намекаю, а рассуждаю, — поправил Дмитрий Лису-Алису, прямо глядя ей в глаза. — Последнее время я стал замечать, что вокруг меня все плотнее сжимается кольцо недоброжелательности. Похоже на то, будто я кому-то пришелся не ко двору. Меня это, откровенно признаюсь, не шибко пугает. Я могу хоть завтра уйти от вас, найти себе место в другой больнице. Да и периферия меня не страшит, пожалуйста, согласен завтра же туда уехать. Руки хирургов пока везде нужны. Там тоже хватает несчастных, которым необходима наша помощь. Правда, я готов это сделать добровольно, по воле своего сердца. Но в такой ситуации я никуда не уеду и никуда не перейду!.. Вы, Алиса Васильевна, вначале справедливо заметили, что коммунисты говорят правду в глаза. Так вот я и скажу вам эту самую правду… Если не уладится все с Дорохиной, то я поставлю вопрос на партийном собрании. Сами понимаете, это касается и здоровья больной и моей чести. Я не могу допустить, чтобы Дорохину, которая мной подготовлена к операции, по чьей-то прихоти оперировал другой…

Тут лицо Лисы-Алисы стало белее халата. Она испуганно замигала подслеповатыми глазами, которые казались такими без очков, и, сглатывая слюну, торопливо заговорила:

— Ну что вы, право, так близко принимаете это к сердцу… Конечно, думается, еще можно как-то дело поправить… Оттого я и решила с вами поговорить, чтоб самой узнать, как и что…

Дмитрий только молча кивнул и тотчас вышел из ординаторской.

XXIV

Катя сидела как на иголках, мысленно просила вагоновожатого ехать быстрее, но тот и не думал торопиться, как назло, вел свой трамвай медленно. Откуда ему было знать, что все эти дни Катя радостно возбуждена, каждый свободный час носилась по городу как заведенная и все спешила, спешила. Столько забот свалилось на ее голову, столько хлопот, что, казалось, хоть разорвись на части, хоть не пей, не ешь и ночей не спи, но все равно к сроку не успеть. Два таких события сошлись у нее вместе, свадьба и сдача экзаменов в институт, а какое главнее, она и сама не знала. Оттого и хваталась сразу за все: вечером корпела над учебниками, днем бегала по городу. А что ей еще оставалось, если спустя неделю после свадьбы уже начинался первый экзамен.

Перво-наперво Катя послала письмо матери, не зная еще, как отнесется та к ее скороспелому браку. Катя написала ей длинное-предлинное письмо, где рассказала все хорошее о Дмитрии, ничего не придумала, не соврала ни капли. Он и в самом деле был такой, лучше которого во всем свете не сыщешь. Уж на что Иван Иванович разбирается в людях, а и ему он нравился. Написала матери и о том, как ездила к Дмитрию в деревню, какие у него добрые родители, как они по-родственному ее встретили.

Заранее обдумала Катя, кого пригласить на свадьбу. Поначалу казалось, с ее стороны будет мало народу, а стала прикидывать, набралось порядочно, человек двадцать с лишним. Оля Малышева с Татьяной Николаевной должны быть? Конечно, в самую первую очередь, наравне с Иваном Ивановичем. Две ее любимые школьные учительницы тоже должны. А еще давняя подруга матери с мужем и взрослой дочерью. Да человек восемь с работы, в основном вся ее смена. Вот только насчет Глеба Романовича у нее долго было сомнение. Вроде неловко его не пригласить, а душа не лежала у Кати видеть на своей свадьбе этого старого холостяка. Если говорить начистоту, то он давно ей не нравился, после того самого случая.

Было это в апреле, снег уже сошел, улицы и бульвары казались сразу просторнее, в воздухе горьковато пахло почками тополя, на скверах вовсю кричали птицы, а в их палисаднике давно прилетевшие скворцы усердно таскали в свой домик сухие травинки, разный пух. На душе у Кати тоже было под стать весне: ей все время хотелось смеяться, каждому сказать что-нибудь ласковое, доброе. В тот раз она вышла после работы на улицу, свернула на сквер, где растекался ароматный дымок от костров, на которых жгли прошлогодние листья, и встретила там Глеба Романовича. Он стоял на самом краю сквера, в нескольких шагах от парикмахерской, озирался по сторонам, будто кого-то поджидал.

— Вот мне и попутчица, — обрадовался он Кате, хотя целый день ее видел, и перебросил из одной руки в другую сильно раздутый портфель, с которым всегда ходил на работу. — Или ты на трамвай садишься?..

— Нет, пешком хочу, — ответила Катя, весело сверкая глазами. — В такую погоду грешно не прогуляться.

— Верно, верно, благодать настает, — согласился Глеб Романович и потянул в себя воздух, добавил: — Чуешь, летом уже пахнет… Я представляю, что за красота теперь в Италии!.. Оливы цветут, персики… Небо синее, море синее, ах, рай неземной!..

Они шли рядом по дорожке вдоль сквера, мимо садовых скамеек, выкрашенных свежей краской. Высыпавшие на сквер старушки суетились подле скамеек, как цыплята вокруг наседки, не осмеливаясь на них сесть, о чем-то громко судачили. Когда кончился сквер и Кате надо было сворачивать на тротуар, Глеб Романович осторожно взял ее за локоть, неожиданно предложил: