Аритмия

— Ой, дочка… Врешь мне. Все ты врешь! — достает платок из кармана застиранного халата. — Домой теперь вернешься?

Неужели Леша все рассказал ей? Но я ведь просила. Никому.

— Я…

— Боже мой, Даша, ничему тебя жизнь не учит! — рыдая, качает головой. — Ну куда нам внуков сейчас? — смотрит на мой абсолютно плоский живот. — Отца сократили, он пьет беспробудно. Бабушка после перелома не встает. Я сутками с ней вожусь. Ну почему ты совсем о нас не думаешь?

— Какие внуки, мама? — уточняю ошарашенно.

— Я все знаю. Сережа утром мне звонил. Поздравлял… Как-то само собой разговорились.

Ах, Сережа звонил! Это многое объясняет.

— Такого парня бог послал! А тебя понесло опять! По рукам пошла!

— Мы просто расстались, только и всего.

По рукам пошла.

Во мне закипает обида.

— Дитя нагуляла и сразу о родителях вспомнила!

— Мама, посмотри на меня, пожалуйста, — в отчаянии кричу я.

— Столько сил в твое воспитание вложили! С таким трудом в один из лучших вузов страны устроили! — ее плечи ходят ходуном.

— Мама, — выдыхаю порывисто.

— Я-то помогу, чем смогу, но ты хоть представляешь, какой позор нас ждет? — она громко сморкается. — Слухи поползут среди соседей, знакомых, родственников. Скажут, привезла из столицы в подоле. Учебу бросила. Срам какой…

Вспоминается Ритка. Прямо как будто ее слова звучат.

Встаю. Возвращаюсь в прихожую.

Ноги механически влезают в сапоги.

Рука сдергивает с вешалки пуховик.

Вообще ничего объяснять не хочется. Так противно и тошно вдруг становится.

Зачем я сюда приехала? На что вообще рассчитывала? На сострадание, поддержку и тепло? Смешно. Эти люди давно поставили на мне жирный крест.

— Ну куда ты собралась на ночь глядя?

— Не могу здесь находиться.

— Натаааш, чего там? — затягивает бабушка. — Воды мне дайте! И пусть эта хать зайдет поздороваться. Совсем совести нет?

Небрежно повязываю шарф на шею. Хватаю рюкзак, брошенный на пороге, проворачиваю ключ влево.

— Дарина… — мать цепляется за рукав моей куртки. — Подожди, куда же ты? Дарина… Даша!

— Нет причин так убиваться, мама. Я не беременна, — обернувшись, успокаиваю ее, уже стоя на лестничной клетке. — И даже если это когда-нибудь случится, поверь, вы будете последними, кто узнает. Прощай.

Сбегаю по ступенькам, толкаю тяжелую дверь подъезда на улицу. Задыхаясь, глотаю морозный воздух, потому что внутри все горит. Плавится.

Даже и не помню, как в метро оказалась. И как вернулась в Толмачево — тоже.

Сижу и смотрю на большую, нарядную елку, мерцающую разноцветными огоньками. Глаза сухи, лишь ладони немного дрожат. Белый шум в голове, зияющая дыра в груди.

Я так хотела домой, а оказалось, что его у меня и нет вовсе.

Ничего нет.

Никого нет.

Совсем никого…

* * *

Ночевать остаюсь в аэропорту. Просто потому что не знаю, что мне делать дальше и куда идти. Надо что-то решать, а я сейчас на это вообще не способна. Такая безысходность накрыла, что хоть вой. Да только слез не осталось.

Возвращаться в Москву не хочу. Оставаться в Новосибирске тоже. Здесь, конечно, есть родственники и знакомые, но, учитывая мой внешний вид, соваться к ним в гости — полнейшее безумие. Ведь случится страшное! Поползут слухи и домыслы, а этого так боится мама!

Кстати о ней. Она с ночи обрывает мой телефон, но я совершенно не настроена с ней разговаривать. Мой приезд был ошибкой, и вчерашняя встреча поставила окончательную точку в наших отношениях. Я больше не буду навязываться и стучаться в закрытые двери. Я устала бесконечно оправдываться и что-то доказывать. Мне надоело распинать себя за то, что я так и не сумела стать идеальной дочерью. Не сумела, да, сожгите меня за это на костре…

Разве не должны родители любить и принимать своих детей такими, какие они есть? Оказывать поддержку в трудной ситуации? Вставать стеной?

Разве не должен отчий дом быть самым безопасным местом на свете? Обителью тепла и света…

Разве не должна мать интуитивно чувствовать внутреннюю боль своего ребенка и его душевное состояние?

В общем-то у нас была обычная среднестатистическая семья. Со своими тараканами, конечно. Один только «режим» чего стоил. Строгие правила и четкие установки. Шаг вправо, шаг влево — расстрел, но все это «ради моего же блага».

Так мне раньше казалось. В это я раньше верила.

Честно говоря, одно могу сказать точно: мне всегда не хватало какой-то элементарной родительской ласки. Может поэтому сама я придаю чересчур много значения тактильным ощущениям, поцелуям, объятиям.

Помню, как на первых порах Яна озадачивало мое поведение. Я ведь могла запросто взять его за руку, когда мы шли по улице. Могла остановиться посреди нее же и вдруг обнять.

Прощаясь, у подъезда, прижаться к широкой груди и, зажмурившись, долго слушать, как бьется его сердце. Перебирать часами колечки темных завитушек, пока он лежал на моих коленях. Целовать: нежно и совсем не по-взрослому…