Аритмия

Очень ему повезло. Когда бы соседка по лестничной площадке не услышала его с ночи не умолкавшие стоны и крики, не вызвала бы она милицию, потому что дверь заперта была изнутри, а на стуки и призывы никто не отзывался, тем бы всё для него и завершилось. Прибыла милиция, вскрыли замок, ужаснулись увиденному, вызвали «скорую». Соседка же и рассказала о жизни этой семьи, состоявшей из семилетнего мальчика Модеста и его непутёвой мамы. Когда-то нормальной женщины, бухгалтером работала, опустившейся, часто бывавшей навеселе, водившей в дом всякий мужской сброд, потом совсем, до безобразия спившейся. С соседями не общалась, на порог никого из них не пускала. Сын её, с таким затейливым именем, редко выходил, гулявшего одного, без матери, вообще она его не припомнит. Поражалась, какой он тощий, неухоженный. Ещё тому, как часто, что ни день, лупцует его мать, плачет он, жалела мальчишку. В последний же год вообще ни разу его не видела, если бы не плакал он, не знала бы, есть ли он там. Но в этот раз до того громко плакал, даже выл, что решила вмешаться. Когда вместе с милиционером вошла к ним, обомлела. Бардак страшенный, вещи где и как попало разбросаны, на столе объедки, пустые бутылки. Сын на крытом каким-то тряпьём топчане корчится, мать до невменяемости упившаяся, на драном диване валяется, подумали сначала, уж не померла ли. Всё это поведала соседка нашим охавшим да ахавшим сёстрам и нянечкам, от них и я узнал.

Выжить у него, похоже, не было и одного шанса. Но он – непостижимость не только медицины, но и всей нелогичной жизни нашей, чему столько лет не перестаю дивиться, – не погиб. Вопреки всему. Словно кто-то там наверху, одаривший его такой красоты глазами, пожалел его, маленького мученика. Неделю не верилось в такую удачу, не однажды, случалось, трудно было определить жив ли он сейчас, но настал день, когда он открыл глаза, осмысленно поглядел, попросил пить. Праздник был для всего отделения – и нас, и всех больных, сострадавших мальчонке. И ни разу за эту неделю не появилась его мать. Дважды наведывалась соседка. Рассказала, что пьянки не прекращаются, что на следующий день встретила её возле дома, попробовала поговорить с ней о сыне, но та и слушать не стала. Посоветовала не совать нос в чужие дела.

Едва ли не первым его словом было «мама», звал её. Имелась у нас одна маленькая, на две койки, палата, мальчик, требовавший особого наблюдения и выхаживания, лежал в ней один, благо не пропадала такая возможность. Я сказал ему, чтобы не тревожился, мама завтра обязательно придёт, надо ещё немного подождать, скорей выздоравливать. И попросил Петровну, нашу старшую сестру, сходить к ней. Была Петровна женщиной властной и с твёрдым характером, лучшей кандидатуры, чтобы образумить маму не сыскать. Пообещала Петровна, уходя, что эта стерва будет завтра здесь как миленькая. Вернулась, однако же, слегка обескураженная. Сообщила, что дрянь та несусветная, таких бы вообще кастрировать надо, чтобы не рожали, но, будто бы, всё-таки должна завтра прибыть.

Вести мальчика поручено было мне. И всё своё свободное от безотложных дел время отдавал я ему. В тот вечер долго сидел у него, старался поднять ему настроение, шутил, анекдоты рассказывал. Но получалось у меня не очень-то, раз за разом спрашивал он, почему не приходит мама, придёт ли завтра. Я снова обещал ему, боялся, если не случится этого, завтрашнего дня. И удивлялся его неизбывной тяге к ней, словно ни о чём и ни о ком другом думать не способен, закрадывалась даже мысль, не насочиняла ли соседка. Хоть и то, как и в каком виде привезли его сюда, не должно было оставлять сомнений.