Аритмия

Молодость неодолима, миновала и эта напасть. Полгода прожил, верней сказать, просуществовал он в тоске и безразличии, а затем опять влюбился. И для него и для меня случайно, на улице вместе с ней от хлынувшего вдруг ливня под навесом прятались, разговорились. У неё зубы очень были красивые, она смеялась всё время, забавляло её, что вымокнуть, пока до укрытия добежала, успела. Завороженно глядел он на эту слепящуюулыбку, на прилипшую ко лбу светлую прядку, на всю неё, туго облепленную влажным платьем, тоже улыбался, таял. И домой, осмелился, проводил её, будто бы по дороге им было. Какой-то книжкой, ею не читанной, заинтересовал, принести ей вызвался, попросил, умирая от страха, номер её телефона…

Она была старше него на семь лет, и была у неё пятилетняя дочь. А мужа не было. А ещё она стала первой в его жизни женщиной. Очень быстро стала, когда он на следующий день позвонил ей и помчался с книжечкой под мышкой.

Я была счастлив вместе с ним. Потому ещё, что случилось это и для меня, и для него, непорочного, сердечно и нежно, без губительной обыденности и, того хуже, пугавшей меня пошлости. Когда уложила она в другой комнате девочку спать и они долго сидели и говорили, говорили, говорили, вдруг проникшись друг к другу теплом и доверием, чего ни с ним, ни с нею давненько не случалось. И никто из них не смог бы объяснить, как вышло, что оказались они совсем рядом и обнялись. Муж бросил её почти год назад, с того дня мужчин не знала она и знать не желала. Не однажды потом, вспоминая тот вечер, смеялась, что попросту ненормальным сочла бы того, кто сказал бы, что способна она сотворить это в первую же встречу с едва знакомым мальчишкой. И он тоже смелся и целовал ей нежные руки…

Он был счастлив – и я была счастлива. Не потому только, что отвеку так предназначено и повязаны мы с ним той незримой божественной цепью, разорвать которую одной лишь смерти подвластно. Счастлива я была, что ему, мальчику моему, после всех злоключений и невезений, после стольких мытарств и обид тоже наконец-то засветило ласковое солнышко удачи, расцветилась жизнь его весёлыми майскими красками. Другою, красивою стала она, эта новая жизнь, и он стал другим – обрёл ту молодую, упругую, радостную мужскую силу, что ни страха, ни сомнений не ведает, себе и миру всему во благо. Не ходил, а летал, и всё у него, за что бы ни брался, ладилось, и доброго, сердечного света столько в нём было, что не ему одному – многим ещё с избытком хватало. А сколько мы с ним стихов сочинили, таких же добрых и светлых, какое небо, огромное и чистое, над нами раскинулось, какая дивная музыка зазвучала…

Дочь её звали Маришкой. Прелестная девчушка, и так он полюбил её, до того к ней привязался, что возлюбленная его порой, шутливо вроде, пеняла ему, будто дочке он больше, чем ей самой, внимания уделяет. Малышка ему той же монетой платила, родитель иной позавидует. И выпало так, что как раз Маришка всей непоправимой беды началом и послужила…

Она акушеркой в родильном доме работала, и когда выпадали у неё ночные дежурства, Маришку бабушке на попечение оставляла. Тот чёрный день у неё вообще свободный был; он зашёл к ней после занятий, и вдруг позвонили ей с работы, кто-то там из напарниц заболел, просили выйти в неурочную смену. Кинулась она матери звонить, чтобы забрала та Маришку из садика и к себе отвела, да он воспрепятствовал. Сам, сказал, дочку возьмёт, побудет с ней, ужином накормит, спать уложит – и её, пока домой вернётся, дождётся здесь. Она поначалу не соглашалась, нескладным ей это показалось, но уговорил он её. Убедил, что лишь в радость ему будет, пусть она ни о чём не волнуется. Тем более что и прежде доводилось ему, с нею, правда, вдвоём, брать Маришку из детского сада и обихаживать.

Её-то он уговорил, а я сразу же встревожилась. Сама не поняла отчего. Вроде бы ничего уж такого не произошло, а я прямо места себе не находила. Как знала, что добром эта затея не кончится. И чем ближе подходило время к пяти часам, когда за Маришкой ему идти следовало, тем сумрачней я становилась. А тут ещё погода испортилась, тучки хмурые наползли, дождик посеял – одно к одному…

Побаивался он немного, что Маришка расстроится, увидев его одного, без мамы, капризничать станет, но обошлось. Девочка не маленькая уже, объяснил он ей что к чему, посулил в Снежную королеву из любимой сказки поиграть – и пошли они, оба довольные, беспечно о всякой всячине болтая. Дождик уже к тому времени поиссяк, можно было под зонтом не прятаться, следить только, чтобы в лужицу по оплошности не угодить.