Аритмия

Что я могла ему на это ответить? Тоже ресницами захлопала.

– И только? – уже настойчивей повторил он. Опять ответа не дождавшись, засопел, заговорщицки улыбнулся и взял меня за руку, легонько потянул на себя: – Так о чём это мы?..

И я поняла, какого бесценного стёклышка всё время не хватало в этой моей бредовой мозаике. От какой маеты вызволил бы меня Вадим Петрович, случись это раньше. И как мало нужно было, чтобы в один миг избавилась я от наваждения. Ему достаточно было лишь прикоснуться ко мне. Всё сразу встало на свои места. Я выдернула руку из его вспотевшей ладони, досадливо поморщилась:

– Ну зачем же вы так, Вадим Петрович? Вот взяли всё и испортили. У меня проблемы возникли, в самом деле хотела посоветоваться с вами, показалось вдруг, что вы как раз тот человек, который поймёт меня. Эти ваши стихи… А вы… Эх, вы… – Обескураженно махнула рукой и вышла из комнаты.

Шла по коридору, и так хорошо мне было, так легко, как давненько уже не бывало. Словно, вернувшись после дискотеки домой, сбросила наконец измучившие меня ненавистные тесные туфли. А ещё вспомнила о завороженной Миле, уезжавшей сегодня вечером в Железноводск. Не знала только, желать или не желать ей удачи…

Нелюбовь

Сегодняшнее дежурство доктора Мигдалёва удачно совпало с дежурством доктора Ореховой, что всегда скрашивало предстоявшую ночь. Любитель всласть, удобно выспаться, он и в былые годы не очень-то жаловал эти ночные хирургические бдения, а теперь, за полтинник перевалив, откровенно тяготился ими. Даже когда дежурство выпадало спокойным и появлялась возможность поспать на диване в ординаторской, весь следующий день чувствовал он себя вялым, разобранным, не скоро ещё полностью восстанавливался. Да и Таня Орехова, давняя его подружка и бывшая однокурсница, тоже рада была. Если, конечно, совпадали у них не только дежурства, но и время, когда и у неё, и у него не было тяжёлых, требовавших неотлучного внимания больных. Прежде всего у Тани, в её палате интенсивной терапии. Тогда она звонила, приглашала его в гости. И он, предупредив дежурную сестру, где его искать, поднимался со своего третьего этажа на её четвёртый, в кардиологию.

Таня варила кофе, угощала своими фирменными пирожками, заранее припасёнными, они сидели, общались, пока кого-нибудь из них не вызовут. Иногда удавалось им это на полчаса, а то и более, иногда всего на несколько минут, нередко вообще не удавалось. Вне этих дежурных посиделок они, исключая случайные встречи где-нибудь на больничной лестнице или когда кого-либо из них звали на консультацию, виделись не часто, тоже в большинстве по случаю. И за многие уже годы работы в одной больнице эти гостевания сделались у них едва ли не ритуальными.

Для обоих сегодняшнее дежурство выдалось удачным. Ни у него, ни у неё тяжелых больных не оказалось, можно было вечером, после обхода, спокойно, в своё удовольствие покофейничать, поболтать.

– Кстати, – сказала Таня, наполняя его чашку, – посмотри одну мою больную, что-то мне живот её не нравится. Между прочим, моя бывшая учительница, ещё и наша классная руководительница была. Воспользовалась, так сказать, своим служебным положением.

– Кто воспользовался? Она? – не понял Мигдалёв.

– Не она, а я. Еле сумела убедить. Постарела она сильно, изменилась, едва узнала её.

И рассказала Мигдалёву, как увидела прислонившуюся к стене, державшуюся за сердце пожилую женщину, подошла, взглянула на её серое лицо и посиневшие губы, спросила, как она себя чувствует. Та, приоткрыв глаза, тихо ответила, что уже лучше, прихватило вдруг сердце, с ней такое бывает, ничего, сейчас она постоит немного, полегчает. А потом она внимательней в Таню вгляделась, неожиданно добавила:

– Спасибо, Гладышева, за участие, ты, должно быть, хороший врач, если не прошла мимо.

– А я, – продолжила Таня, – оторопела, когда назвала она мою девичью фамилию. Которую скоро уже тридцать лет, как не ношу. Хотела спросить её, откуда она меня знает, и вдруг прозрела. Батюшки, дошло до меня, да это же Ада Моисеевна, русский язык и литературу у нас вела, классная дама наша!

– Какой, однако, полновесный комплимент она твоей внешности отпустила! – усмехнулся Мигдалёв. – Я и сам уже позабыл, что ты когда-то Гладышевой была. И что дальше?