Аритмия

Я отшутился, вообще развивать эту тему не испытывал желания. И по странной какой-то ассоциации, потому, может быть, что недавно вышла она из нашей палаты, попытался вдруг представить себе на месте этой пукиревской невесты светлоглазую Танечку. А если уж говорить о зависти, то тайно завидовал я самому профессору. Нет, не тому, что живчик он и оптимист, и не тому, что хвороба его с моею была несравнима, меньше досаждала и излечивалась кардинально. Завидовал тому, какая большая и дружная у него семья, любящая, в чём ни на секунду нельзя было усомниться, жена, разве что с ложечки его не кормившая и которую чуть ли не силой приходилось ему выпроваживать из палаты, ей под стать дети и внуки, каждый день навещавшие его, целовавшие при встрече и на прощанье. Палата наша могла бы при желании в столовую не ходить, всякой всячины приносилось ему столько, что холодильник не вмещал. И как ни упрашивал их профессор не таскать ему столько всего, пропадает ведь, портится зазря – всё впустую. Не мог он лишить их удовольствия чем-нибудь одарить, порадовать его. И цветы в палате не переводились.

Мне было с чем сравнивать. Сын за эти три недели навестил меня трижды, жаловался, что работы навалилось невпроворот, света белого не видит, побаловал апельсинами.

Внук – лишь однажды, томился, не знал, как себя вести, о чём говорить, брезгливо принюхивался, больничная обстановка угнетала его. Но не забывал меня Миша, приносил в термосе сваренные женой ещё горячие супы и бульоны. Не моей невестке чета, к тому же так у меня и не побывавшей. Я в еде стал непривередлив, приспособился, когда без Поленьки остался, не воротило меня от бездарной больничной пищи, да и какой там аппетит, не до того было. А о том, какие от всего этого мысли невесёлые, особенно по ночам, когда не спалось, в голову лезли, тоже лучше умолчу, вот только стыдно немного было перед тем же профессором. Словно уличён был в чём-то предосудительном…

У меня, сколько помню себя, всегда были нелады со сном. Когда на пенсию вышел, проблемы эти того больше возросли, а уж после ухода Поленьки – и подавно. Но одно дело маяться бессонницей дома, и совсем другое – в больнице. К тому же обязательно кто-нибудь из моих менявшихся палатных соседей надсадно храпел. Нередко выходил я ночью в коридор, сидел на диванчике, думал о своём, вспоминал, наблюдал за ночной жизнью отделения. На весь этаж, девять палат, оставалась всего одна сестра. Бывали ночи поспокойней, когда и прикорнуть ей удавалось, случались такие, что не присесть. Одних этих капельниц хватало, чтобы с ног сбиться. Танечка ночами дежурила чаще всех, иногда по нескольку ночей подряд. Я потом узнал, что сама об этом просила. Дома у неё оставались полупарализованная после тяжёлого инсульта мама и две младшие сестрёнки тринадцати и восьми лет, которых нужно было кормить, обихаживать, помогать с уроками, проследить, чтобы не натворили чего; маме вместо няньки, сёстрам вместо мамы. Узнал я об этом однажды ночью, когда она, нечастый случай, посидела недолго, набегавшись, со мной в коридоре, разговорились мы.

Не раз доводилось мне слышать фразу «врач от Бога», но никогда – «медсестра от Бога». А сестричка Танечка была медсестра от Бога, и удивляться лишь оставалось, как у неё, такой хрупкой, достаёт сил ночь напролёт не давать себе отдыха, как её одной хватает на всех. Даже когда в отделении особо тяжёлых, требовавших неусыпного внимания больных не было, не пользовалась она возможностью подремать, наведывалась к тем, кому не спится или страшившимся завтрашней операции, шепталась о чём-то с ними. И руки у неё тоже были от Бога – ловкие, умелые, в самые безнадёжные вены умудрялась попадать. Танечка не просто скрашивала нашу постылую больничную жизнь – ей благодаря, не по себе одному сужу, легче справлялись мы с нашими недугами, скорей шли на поправку. Не надо, снова повторюсь, объяснять вкусившим прелести больничной жизни, чего стоит путная, добросердечная медицинская сестра, а прочим это ни к чему. Как и то, что Танечки такие в наших лечебницах встречаются, увы опять же, удручающе редко. Все мы радовались, когда Танечка дежурила, ждали её с нетерпением.

Вот и мне перепало несколько раз побыть с ней наедине, пообщаться, скрашивала она и мою ночную бессонницу. И я, перед самой выпиской уже, упомянул как-то в разговоре с ней, к слову пришлось, Акакия Акакиевича.

– Это из какой палаты? – удивилась она. – Что-то не припомню такого.

– Вы действительно не знаете, кто такой Акакий Акакиевич? – осторожно спросил я. – Не читали?

– Да когда ж мне читать? – вздохнула Танечка. – Мне бы успевать со всеми делами своими управиться. Даже телевизор дома посмотреть некогда, ни одного сериала толком не видела. – Потом добавила: – А по правде сказать, читать меня сроду не тянуло, забыла, когда в последний раз книжку открывала. Даже про Гарри Поттера этого, которого все читали, не поманило, сестра моя книжку про него приносила, взяла у кого-то. – Засмеялась: – Я уж лучше, если возможность есть, посплю, это любой книжки полезней…