Аритмия

Была у мамы ещё одна улыбка, постичь которую было не просто. К маме частенько хаживали соседки по дому, не только посидеть, пообщаться. Мама, кстати сказать, была великолепной слушательницей, дар завидный и редкий, мне бы такой. Просили они маму погадать им. Мама гадала на картах. Кто и когда научил её этому, осталось для меня тайной. В детстве я любил послушать, как мама вещает жадно ловившим её каждое слово женщинам, молодым и немолодым. И когда спрашивал я маму, в самом ли деле может она узнать будущее по картам, она лишь улыбалась той же непонятной улыбкой. Потом я заметил, что мама никогда никому не нагадала какой-нибудь неприятности, неудачи. Карты им предсказывали, что ничего плохого не случится, а если и возникнут какие-либо проблемы, то всё в итоге завершится благополучно. Уходили они от неё просветлённые. С годами, повзрослев уже, видел я, как мама откровенно, да и не очень-то умело блефует, старается, например, под разными предлогами удалить зловредную пиковую масть, по-разному толкует одну и ту же комбинацию карт в раскладе. Блажен, кто верует? Забавно, что не раз, когда очень уж не ладилось у меня что-то, я тоже просил маму погадать.

Помню, как удивился я, когда однажды в разговоре мама назвала себя везучей. Вот уж чего я меньше всего от неё ожидал, прекрасно зная, как тяжко, порой обломно складывалась её жизнь. Заметив, как, не сдержавшись, я с сомнением гмыкнул, сказала она, что подтверждений тому немало, хватает уже одного того, что я каким-то чудом остался жить.

– Где остался? – несуразно спросил я.

– В Красноярске, – ответила она. – Во время войны.

Видать было, что говорить об этом ей не хочется. Я знал, что эвакуировались мы из Киева едва ли не последним эшелоном, немцы уже входили в город. Папа велел маме ехать с детьми в Красноярск, где жила его сестра. Знал я и то, что длилась эта поездка больше двух недель. Даже вообразить невозможно, что претерпела мама, добираясь так долго и в такую даль в ужасах и кошмарах начала войны по забитым, загаженным вокзалам и поездам, с двумя маленькими детьми, один совсем ещё крохотный. Знал и то, как трудна, неустроенна была её красноярская жизнь. Причём не только из маминых рассказов – по непостижимым прихотям судьбы вернулся я через много лет в Красноярск, встречался с той папиной сестрой, бывал в том неказистом деревянном доме на бывшей улице Сталина. Знал, что невзгоды того первого в моей жизни путешествия не прошли бесследно – хиленьким был, рахитичным, часто и подолгу хворал. Но что каким-то чудом остался жив, раньше я не слышал.

А история оказалась в самом деле сказочная. Заболел я, как теперь уже разумею, тяжелым видом аллергического экссудативного диатеза, мама называла его золотухой. Моя облысевшая голова, рассказывала мама, сплошь покрылась гнойной коркой, я начал терять зрение. Врач, к которому понесла меня мама, откровенно сказал ей, что вряд ли что-то сможет меня спасти, если в ближайшее же время не смогу я получать хотя бы три ложки рыбьего жира в день. С тем же успехом мог он посоветовать маме три раза в день кормить меня паюсной икрой. В пропащем холодном Красноярске, где даже продуктовые карточки не всегда спасали от голода. Мама вышла со мной из поликлиники, бессильно опустилась на скамейку, заплакала. Проходивший мимо молодой, в неведомой маме форменной одежде мужчина остановился, спросил, почему она плачет. Мама, сама не зная зачем, поделилась с ним своей бедой. Помолчав немного, он спросил, где она живет, как её фамилия. Вечером того же дня в их дверь кто-то постучал, папина сестра пошла открывать. Вернулась растерянная, с двухлитровым бидончиком, принёс его какой-то незнакомый ей мужчина. В бидончике был рыбий жир. По тем временам – целое состояние. Мама выбежала из дома, заметалась, но мужчину того разыскать не удалось. Кто он был, почему так поступил, неизвестно. Впору было подумать о самом невероятном.

Я потом, живя уже в Красноярске, нередко вспоминал о нём. Человек, которому я обязан жизнью, мог и сейчас жить в одном со мной городе, состарившийся уже, нуждавшийся, возможно, в помощи… И я догадывался, отчего мама раньше не рассказывала мне об этом. Скорей всего, был это один из её сокровенных зароков.

И возвращаясь к тому разговору с мамой о везении. Очень гордилась она своими сыновьями, которых удалось ей в одиночку, несмотря ни на что, вырастить. О брате моём, ушедшем восемь лет тому назад, должен я сказать, что был он уникальным человеком, людей с такими дарованиями и с таким интеллектом встречал я крайне редко. Отдельного и не беглого рассказа он заслуживает, но не о том сейчас речь. Себя по той же причине не стану я ни оправдывать, ни осуждать. Долго ведь живу, чего только ни бывало. Как огорчилась бы мама, проведав о кое-каких – это я осторожно выбираю выражения – моих прегрешениях. Впрочем, я уже повторяюсь. Но что всему, что есть во мне хорошего, во многом обязан я ей, ни малейших нет сомнений.