Аритмия

Когда Люба появлялась в их квартире, старался он схорониться где-нибудь, не появляться. Однажды Глотов заметил, как отшвырнула Люба попавшегося ей на дороге Кузьку ногой. Пусть не ударила, отшвырнула, но тем не менее, и он еле сдержался, чтобы не вмешаться, по меньшей мере не сказать ей, что право каждого любить или не любить кошек, но зачем же…

Так подгадало, что набежало Глотову к этому времени шесть десятков. Не стал он, конечно же, отмечать юбилей, не та ситуация, не то настроение, да и не до праздников было, и все отнеслись к этому с пониманием. И вообще тогда всех заводчан вкупе с глотовским конструкторским бюро меньше всего заботили чьи-либо личные интересы. Огромный, некогда мощный и могущественный комбайновый завод находился в предагональном состоянии. Ни у кого уже не вызывало сомнений, что если не дни, то месяцы его наверняка сочтены. Весь просторный заводской двор, ещё и немалый участок рядом прихватили, был плотно заставлен новёхонькими комбайнами, которых никто не хотел покупать. Причин тому было множество, никому их тоже объяснять не нужно, разве что тем, кто через поколение-другое родятся и временем, верней, безвременьем этим заинтересуются. Сокращения начались, укороченные рабочие недели, задержки зарплаты – обычным, увы, ставшее дело. Единственное добро в этом худе – появилась у Глотова возможность, когда занемогла жена, частенько отлучаться с работы, ни производству, ни коллегам не в ущерб.

Впрочем, выбирать, как дальше быть, Глотову не пришлось, за него всё в отделе кадров решили, оказался новоиспечённый пенсионер по ту сторону заводской проходной вольным соколом. И была у него теперь одна проблема: как заработать на сносную дальнейшую жизнь. Усугублялось тем, что весь имевшийся загашник – так и не осуществилась мечта заиметь автомобиль – был истрачен сначала на Светино лечение, потом на её проводы. А ведь предстояло ещё ставить памятник, ни на дочь с её неудачливым мужем-ларёчником, ни на ставшего отрезанными ломтем сына рассчитывать не приходилось. Но если бы только это. Мысль, что придётся целыми днями с утра до вечера маяться в опустевшей квартире, покоя не давала.

И опять выручила Люба. Позаботилась о том, чтобы пристроить куда-нибудь безработного теперь соседа. В парикмахерской, где она работала, увольнялся ночной сторож. Глотова её предложение смутило – не чувствовал он себя настолько старым и никчёмным, чтобы довольствоваться убогим статусом парикмахерского сторожа, да и стыдновато было. Но Люба переубедила его. Упирала на то, что никто его там силой держать не будет, подыщет он что-либо более подходящее – сразу уволится. Многие о такой работе лишь мечтать могут. Велик ли труд через ночь не дома покемарить, а в чистой, уютной парикмахерской, где и тепло, и телевизор, и топчан мягкий имеется. Зарплата там, понятно, не ахти какая, но всё ж таки не на одну тощую пенсию куковать.

Сдался Глотов, решился. Слабым утешением послужило, что Любина парикмахерская находилась далековато и от дома, и от завода, минимальным был риск встретиться там с кем-нибудь из знакомых. Да и польза выявилась немалая. Топчан там действительно имелся подходящий, но заснуть на нём Глотов, и дома у себя плохо спавший, приспособиться не мог, разве что подремать немного. Впрочем, даже этого он старался не позволять себе, совестно было получать деньги, пусть и небольшие, за то, что просто поспал не дома, хоть и некому было это доказывать. Зато времени для чтения было предостаточно, в первый же месяц прочитал книг столько, сколько за минувший год не сумел. Записался в библиотеку, там его, менявшего книги одну за другой, вскоре все узнавать начали – редкостного читателя, коих не много уже осталось.

И всё бы ничего, человек ко всему привыкает, к любой жизни, даже самой постылой, но напрягать его начали отношения с Любой. Да, да, обязан он ей был многим и благодарен за участие, но вовсе не означало это, что должны они перейти в нечто большее, нежели соседские или, с натяжкой, дружеские. А что Люба откровенно старается приклеиться к нему, сомнений не вызывало. Просечь это не составило бы труда и юному школяру. Что претило Глотову даже помыслить о такой скорой, пусть и нет Светы, измене жене – одна сторона медали. Была тут и другая: как женщина, да и как человек, Люба его совершенно не привлекала. Даже вообразить было невозможно себя с ней в интимной обстановке. И тут уж никакой роли не играло, что у Глотова очень давно не было близости с женщиной.