Аркада

Несколько секунд Джехути внимательно смотрел женщине в глаза, а поняв, что она имеет в виду, с улыбкой спросил:

— Ты действительно считаешь, что общество достигло совершенства?

— Почему нет?

— Потому что всякая система должна постоянно обновляться, таков закон…

— Закон чего? — не удержалась Карифа.

— Закон жизни, — твердо ответил Винчи. На этот раз ему не понадобилось время на размышления. — Жизнь — это движение. Если оно остановилось, начинается стагнация и гниение. А наше общество не менялось так долго, что стало превращаться в религию.

— Всех устраивает сложившееся положение вещей.

— Особенно тех, кто наверху.

Это замечание получилось еще более опасным, чем признание в уважении к Орку.

— Разве ты не им служишь? — притворно удивилась агент.

— Глупо служить тем, кто находится внизу.

— Но при этом ты позволяешь себе так говорить об обществе, которое им принадлежит, — прищурилась Карифа. И тут же сгладила замечание шуткой: — Все твои имена занесены в базу неблагонадежных?

— Все, кроме этого, оно достаточно новое, — не стал скрывать Джехути. — В действительности у моих работодателей существует понимание того, что система достигла потолка.

— Они это понимают? — помолчав, уточнила Амин.

— Они это поняли первыми, — подтвердили Винчи.

— И что?

— Тебе повезло войти в команду, которой предстоит обновить систему.

— Каким образом?

— Этого я не знаю, — покачал головой бородач.

— Или не хочешь говорить.

— Или не хочу.

— Ладно… — Карифа поправила волосы, подумав, что уделила абстрактным размышлениям достаточно времени, чтобы выход из дискуссии не сочли поражением, и предложила: — Давай вернемся к делам.

— Давай, — покладисто согласился Джа.

— Я не верю, что разработчики протокола "Гений" не предусмотрели возможности поиска взбесившихся пользователей, — произнесла Амин, глядя собеседнику в глаза. — Наверняка есть способы вычислить нужного человека.

— Есть, — признал Винчи. — Но алгоритм не работает.

— Почему?

— Судя по всему, Орку помогает очень умный компьютерщик.

A2 archive back to back[15]

Эффект преодоления себя.

Нет, не на тренировке. Не на соревновании. Сжигая не энергию, а душу. Или пытаясь сжечь. Или отчаянно сопротивляясь тому, что они пытаются с ней сделать.

С душой.

С тем, что от нее осталось после жесткой медикаментозной атаки, призванной разрушить и серые клетки, и то, что они производят.

"В вашем возрасте принудительное психогенетическое преобразование приобретает характер эксперимента: выживете или нет?"

"В вашем возрасте принудительное психогенетическое…"

"В вашем возрасте…"

"В вашем…"

Голос становится глухим и тягучим, словно на зубах навязла липкая смесь невнятных слов… или на ушах… или в голове… В серых клетках, которые они хотят перепрограммировать. Звуки расплываются и становятся бессмысленными, тональность прыгает, разрывая восприятие в цветные круги, сталкивающиеся внутри глазных яблок с медлительностью метагалактических крейсеров — и так же бесшумно. Вакуум обволакивает желания, лишая их жизни буйного кислорода.

Никого не хочется окислять.

Ты превращаешься в железо и окисляешься сам.

Под действием агрессивной среды.

"Вы слышите, как она плачет внутри вас?"

Еще нет. Но в DNA приходит указующее письмо, высочайший циркуляр из дворца Счастья, и кислотные цепочки начинают окисляться…

"Я — кислота!"

"Вы слышите плач маленькой девочки?"

"Я медленно окисляюсь".

Окисление кислоты превращается в эффект преодоления себя. Но я не возношусь над собой, а растворяюсь. Я поступаю с собой так, как медикаментозная атака поступила с моей душой: цепочки рвутся, разрывая последнюю связь с реальностью — мое тело. Оно всегда было моим — без документов и подтверждений, на одних только ощущениях. И теперь оно окисляется.

"Вы слышите плач маленькой девочки?"

Я слышу стон внутри, но то не девочка, а хохот кислоты, сжигающей то, что осталось от меня.

"Освободите маленькую Александру!"

Девочку, которой никогда не существовало.

Голос кислоты становится повелительным:

"Освободите Александру!"

Голос давит так, что лопаются синоптические связи. Голос давит так, что череп сплющивается в бумажный лист, на котором вытатуирован алгоритм окисления, принуждающий сделаться другим. Голос давит так, что подчинение становится смыслом. От голоса нельзя укрыться, его нельзя игнорировать, ему нельзя сопротивляться…

Можно!

Можно, твою мать!

Нужно!

Нужно, твою мать!

Можно!

Жуткий коктейль полоумных медикаментов смешался с генетическим вторжением, взбодрился гипнотической атакой и дал эффект, которого никто не ждал.

Скромный доктор обратился в злобного зверя.

///

— Доктор Аккерман! Доктор Аккерман!

А2 нехотя открыл глаза, без радости разлепляя тяжелые, словно чужие, веки. А пока открывал, вспомнил, что читал у какого-то русского писателя повесть о страшном чудовище, предпочитающем жить с закрытыми глазами. И еще подумал, что русский на удивление верно подметил суть окружающего мира: настолько дрянного, что от него тошнит даже монстров.

— Доктор Аккерман! — Веки поднимались настолько медленно, что обладатель голоса забеспокоился: — Доктор Аккерман?