Аркадия

Когда до дома оставалось не больше пятидесяти метров по прямой и последние сомнения окончательно развеялись, я почувствовала, как тело Ильи буквально обмякло, а силы, заставляющие его держать пальцы на руле, иссякли, и мотоцикл, заметно сбавив скорость, начал вилять. Стянув шлем, я похлопала Илью по плечу и несколько раз позвала по имени, возвращая в реальность, и он, словно очнувшись, остановился, позволил мне слезть на землю, а потом равнодушно бросил мотоцикл в заросли ежевики у дороги, медленно подошёл в калитке и остолбенел.

Дом был объят огнём. Бушующая стихия, не ведая милосердия, упиваясь, смакуя, пожирала всё, до чего могла дотянуться, оставляя после себя лишь бесцветный пепел былых времён. Высокородные немецкие дворяне, некогда любовавшиеся пурпурными закатами через окошко с чугунной решёткой на мансарде, а потом, когда стемнеет, зажигавшие толстые восковые свечи и предававшиеся таинству масонских ритуалов; дед Митяй, прошедший через суровые послевоенные годы и отыскавший спасение для себя и своей семьи в наблюдении за озёрными птицами; Вера, кружившаяся на лужайке у дома в длинном цветастом платье и с венком из душистых диких трав на голове и обменивавшая у солнца звонкий смех на искристые веснушки, с кровью перешедшие к Илье, – все они навеки лишались места, в котором воспоминаниями жили, а теперь исчезали, растворялись вместе с едким дымом в вечернем небе.

И будущее тоже меркло, ведь больше никто не поднимется на крыльцо, ступая по ещё недавно недостающей ступеньке, не увидит, как переливаются золотые узоры на стенах полутёмного коридора, не скрипнет половицей лестницы на второй этаж, не пересчитает бумажных журавликов, сложенных из несбывшейся мечты, не выйдет на балкон, где однажды кто-то смеялся, кто-то плакал, а кто-то нашёл красоту в непроходящей боли.

Вдалеке послышались сирены пожарных машин, а я посмотрела на Илью, безмолвно взирающего, как и я, на призраков минувшего и несбывшегося, для появления которых порой вовсе не требуется старое кладбище. Я не знала, что сказать, как подбодрить, слова не находились, их, правильных слов для такого момента, наверное, вообще не существовало, и я протянула руку, вложила свою ладонь в его, переплела свои пальцы, измазанные въевшейся краской и ошибками, с его, пропитанными машинным маслом и прощением.

Марк Ротко говорил, что молчание обладает невероятной точностью, и неважно, будь то суть взаимодействия непонятого гения со скудоумным обществом, единственно ожидаемая реакция на мучительно острое искусство или момент, когда два истерзанных сердца начинают биться в унисон, находя что-то бесценное на руинах пылающего дома, и, не произнося ни слова, клянутся в самом важном. Я с тобой. Я тебя не оставлю. Я больше никуда не уйду.

Оказывается, шишки горной сосны, загораясь, стреляют на расстояние в пятнадцать, а то и в двадцать метров и незаметно, но стремительно разносят пламя, которое куда опаснее и безжалостнее того, что сейчас стирало воспоминания одного дома: стоит чуть-чуть не уследить – и огонь разрастётся до фатальных масштабов и уничтожит весь посёлок. Об этом я узнала из рассказов старожилов, когда следом за пожарными расчётами, лесничими и местной администрацией к дому стали стекаться люди: хватающиеся за головы мужчины, взволнованные женщины и то и дело вскидывающие руки с телефонами в воздух туристы, словно чья-то беда способна добавить перца в их отпускной фотоотчёт.

– Тогда хватило одной искры, – теребя пальцами кепку, поделился Виталий Терентьевич, знакомый мне по списку ухажёров тёти Агаты. – Когда это было? Семь, кажется? Да, семь лет назад. В доме с той стороны посёлка проводили сварочные работы, а лето было жаркое, трава сухая. Мы и опомниться не успели, а лес уже в огне. Наши, – он кивнул на деловито раздающие указания женщину в камуфляжном костюме, – не справлялись своими силами, ветер постоянно менялся, огонь расползался, пришлось вызывать вертолёт. А пока горело, ещё пошли взрывы от военных снарядов, их тут в песках много. Страху-то было! Остановили пожар за день, а вот тушили ещё полтора месяца – караулили, окапывали, проливали. Семь гектаров леса тогда погорело. Только бы в этот раз обошлось…

– День сегодня прохладный, влажный, – поддержал его кто-то из толпы. – И ветра почти нет. Может, и не расползётся…

Пока пожарные боролись с огнём и спасали дом – хотя всем, в общем-то, было очевидно, что спасать там уже особо нечего, – добровольцы под предводительством той самой деловой женщины в камуфляже, которая оказалась главным лесничим, несколько раз обошли близлежащую территорию, тщательно обследуя местность на предмет новых и пока неприметных, но несущих погибель очагов возгорания. Я тоже вызвалась помочь, но плелась позади, отставала, зачем-то поднимала с земли тёплые обуглившиеся шишки и складывала их в карман худи, испытывая запоздалый ужас от мысли, что огонь сегодня мог поглотить не только дом Ильи, но и всю Аркадию, а значит – и меня.