Аркадия

Звонит докторша, ее ровный голос действует на Кроха еще несколько часов после сеанса психотерапии.

Навещают Шерил и Диана; наведываются дамы, с которыми Ханна волонтерствовала в библиотеке, и многочисленные знакомцы из города. Приезжает на день Джинси с мальчиками. Те играют в домике на дереве Титуса, а когда выходят оттуда, то лица у них опухшие и красные. За ужином близнецы льнут к Ханне, расцеловывая ее в щеки, пока Джинси их не окоротит. Дайте человеку поесть, говорит она, и все, затаив дыхание, наблюдают, как Ханна доносит помидорку черри до рта, тыкается ею из угла в угол и, наконец, ухватывает ее губами.

Цель этого представления, по ее словам, в том, чтобы мальчиков посмешить.

Прощаясь, Джинси шепчет: Теперь приедем нескоро. Приятель из “Таймс” сказал, еще несколько дней, и нас закроют на карантин. Со словами: Ты молодец, самое безопасное место нашел, когда дерьмом плеснуло на вентилятор, – она чмокает Кроха в нос.

Оставайся, говорит он, раз тут безопасней. Но она печально качает головой: Наше место не здесь.

Днем, когда Крох с дочерью заходят в городскую аптеку, Грета просит двадцатку, покупает что-то и прячет это в своем рюкзаке. К ужину она выходит с чернильно-черными волосами, бледная кожа на лбу еще в синих разводах. Она в упор смотрит на Ханну и Кроха, пусть попробуют что-то сказать.

Ханна откладывает вилку с намотанными на нее лингвини. Черный, задумчиво произносит она. Черный оттеняет твои прекрасные золотисто-зеленые глаза, Грета. Грета бычится, но довольна. Ханна подносит вилку почти ко рту, промахивается, и все трое следят на тем, как узкая лапша медленно развинчивается с зубцов и соскальзывает назад на тарелку. Не поглощение пищи, а триллер, тревожное ожидание. Давай, бабуля, говорит Грета и вонзает в увертливую лапшу вилку. И Крох, изо всех сил стараясь усидеть на месте, смотрит, как его дочь кормит его мать – аккуратно, вилка за вилкой.

* * *

Грета смотрит в окно машины, с заднего сиденья доносится запах дрянной китайской еды на вынос, и говорит: Сегодня в спортзале у нас был забег на милю. И я победила всех, даже мальчишек. Произносится это как бы между делом, но Грета не выдыхает, пока он не заговорит.

В твоем возрасте я тоже хорошо бегал, отвечает он.

Разглядывая свои ногти, она говорит: Это, конечно, ерунда, но тренер сказал, что он хочет, чтобы я бежала за школьную команду.

Здорово, говорит Крох.

Она поворачивается к нему. Но, па, это значит, что ты один остаешься на весь день с бабушкой. Это перебор, два дополнительных часа ежедневно. Ты и так уже на себя не похож.

Вот спасибо, говорит он. Остается себя пожалеть.

Я серьезно, говорит она. Я думаю, что должна сказать “нет”.

Ты должна сказать “да”. Я буду счастлив увидеть, как ты бежишь, говорит он. И Ханна будет счастлива видеть, как ты работаешь своими здоровыми молодыми ногами. Он представляет себе, как мать, застрявшая в предавшем ее теле, смотрит на Грету, огибающую беговую дорожку. Наверно, это будет болезненно, контраст между ее тюремным заключением и свободой Греты. Она продолжит жить вместе с тобой, говорит он вслух в надежде, что это правда, а Грета отворачивается к окну, скрывая улыбку, и только покрывшиеся мурашками руки выдают ее чувства.

* * *

Его будит хрип. У Луизы сегодня выходной, и сначала он думает, что это ветер бьется в москитную сетку. Он садится, сердце бухает у него в ушах. Звук доносится из соседней комнаты. По некрашеным доскам он бежит в комнату Ханны. Даже в полумраке заметно, что она окаменела от ужаса; включив свет, он видит, что лицо ее посинело. Он подтягивает ее повыше, чтобы она села, и поддерживает в этом положении, а она дышит все глубже, успокаиваясь, затихая. Он подкладывает ей подушки под спину, прислоняет к изголовью кровати.

Ох, Крох, говорит она. Хотела сесть, не смогла. Нечем дышать.

Напугалась, говорит он.

Дурачок, ярится она. Зримо видно, как ее страх преобразуется в ярость. Ты растратил свой потенциал впустую, говорит она. Всю свою жизнь ты пытался сделать людей цельными. Чего бы ты мог добиться! Если б не приходилось выхаживать каждого. Хелле, Грету, меня. Студентов. Ты мог бы стать художником.

Я художник, очень тихо говорит он.

Она отмахивается от него здоровой рукой, но молчит. Когда веки ее тяжелеют и она клюет носом, Крох бредет на кухню и находит номер, который милая докторша, нацарапав на салфетке, вложила ему в руку. Неудобно звонить ей так поздно; сердце бьется где-то в горле. Но она отвечает после первого же гудка. Она спокойна и приветлива, в ее голосе лишь легкая нотка сна. Он представляет себе ее спальню, скромную и опрятную, представляет бретельки сорочки, соскальзывающие с плеч. Я так рада, что ты позвонил, тепло говорит она и сочувственно поддакивает, выслушивая его излияния.

Он смотрит на Ханну, спящую в свете прикроватной лампы. Знает, что в ночи бродит его тоска, приглядывает за единственным освещенным в Зеленом доме окном, дожидается своего часа.

Она будто становится комком глины, говорит он. Куском скалы.