Аркадия

Крох хотел бы объяснить это все Арманду получше, но тот, яростными пинками загоняя коробку с барахлом в Ангар Беглецов, бормочет: Я хочу жить в особняке! Я, блин, приехал сюда ради особняка! Крох ретируется под шквал насмешек с матраса и догоняет Хелле в Эрзац-Аркадии.

Она плачет, и Крох, сочувствуя ей, просит: Не надо, Хелле. Они того не стоят. Этот парень – идиот.

Хелле проводит рукой по глазам, издает тряский смешок, и новая, более жесткая Хелле вновь наползает на прежнюю. Перед лицом этой непростой девушки Крох чувствует настойчивый зов Шмальплота: там, по крайней мере, он знает, во что ввязался и почему.

Да понятно, говорит она с новым кислым выражением на лице. Но, видишь ли, гнусность в том, что кое в чем он все-таки прав.

* * *

Жарковато для июньского полдня. В воздухе аромат Вердиного чая с шиповником; анисовое печенье сладко тает во рту. Рядом с ним, на ковре, выцветшем до пепельных роз, Юстас, белый пес, покусывает себя за интимные части и вопросительно посматривает на Кроха. Крох почесывает Юстасу голову, и, вздохнув, пес засыпает. Крох находит видоискателем мать и Верду, их головы по разные стороны стола, пряди распущенных волос посверкивают в падающем из окна свете. Ханна сосредоточена на Верде, которая вся в прошлом, у ее локтя крутится магнитофон.

Очень они были странные люди, говорит она по-отшельничьи хрипло. Называли себя Богознатцами, потому что верили, что человек способен достичь совершенства, а значит, божественности. Они верили, что соитие есть дар от Бога, и все члены общины этим даром щедро между собой делились. Чтобы избежать последствий, а именно детей и любви, был введен сменный график: каждую ночь новая женщина с новым мужчиной, и мужчины обязаны были испускать семя в носовые платки.

Кроху неловко, он поеживается внутри себя. Верда на него смотрит. Ты прости меня, Ридли, за мою прямоту, говорит она в своей величественной и отстраненной манере.

Но потом их лидер, Джон Ноланд, мой прадед, продолжает она, решил, что пришло время размножиться. Съездил в общину Трясунов, увидел, что им грозит вымирание, и не пожелал этого своему народу. Так что учредили программу под названием Евгенизация. Самым высокодуховным мужчинам и самым высокодуховным молодым женщинам после тщательного подбора разрешалось вступить в брак. И, конечно же, поскольку духовней всех были старики, из которых не было никого духовней, чем Джон Ноланд, из сорока восьми родившихся деток двадцать три были его. Одна из них – моя бабушка Марта Саттон. Ее матери, Минерве, едва исполнилось тринадцать в то время.

Верда устало улыбается. И вот оказалось, продолжает она, что, когда в подобное вовлечены дети, система идет трещинами. Младенцы, принадлежавшие отдельным матерям, притязания на отцов. Романтическая любовь, запретная, разумеется. Так программа воспроизводства лучших вступила в противоречие с сердцем. Ну и, конечно, родителям приходилось смотреть на то, как их двенадцати-тринадцатилетние дочки спят со стариками. Пошли слухи, в газетах появились яростные передовицы, и горожане выгнали Джона Ноланда из Саммертона. Он бежал в Канаду. Не осталось главного, что связывало сообщество. Стержень разрушился.

Лицо Ханны сияет. Крох щелкает ее еще раз, а затем еще раз – Верду, как та многократно отражается в чайном сервизе из потускнелого серебра. Ханна, дорогая моя, говорит Верда. Давай на этом закончим. Я что-то устала, и мне нужно побыть одной.

Спасибо, говорит Ханна. Рука у нее дрожит, когда она подносит чашку к губам. А нет ли у тебя случайно первоисточников? Документов и прочего?

Да полно, говорит Верда. Поднимается, достает шляпную картонку, из которой, когда она снимает с нее крышку, разливаются запахи шалфея и табака. Я дам тебе дневник моей прабабушки, говорит она. Но на этом все, по крайней мере на сегодня. Я хочу, чтобы ты вернулась сюда за чем-нибудь, пусть даже это будет старая пыльная книга.

Она видит, как Крох, раскрыв рот, тянется заглянуть в коробку, и вытаскивает оттуда тускло поблескивающую штуковину, которую он пытался рассмотреть.

Резьба по кости, говорит она, вкладывая штуковину ему в руки. Моржовый бивень. Один из сыновей Джона Ноланда ушел в плавание и в открытом море все вырезал и вырезал на нем лицо своей жены. Год его не было. Вернувшись в порт, он узнал, что жена умерла от желтой лихорадки на следующий день после его отъезда.

Изумленный Крох рассматривает лицо женщины, эхом повторяющееся на кости. Лицо Хелле, один в один.

Прошу вас, говорит Верда, забирает у него бивень и закрывает шляпную картонку. У меня раскалывается голова. Но ты возвращайся и принеси мне немного своего хлеба. И еще эти листья, чтобы курить, это облегчает артрит. И приводи ко мне юного мастера Ридли, которому было так скучно, что он сегодня вздремнул.

Я совсем не скучал, говорит он. Просто мне спокойно, когда ты рядом.

Они улыбаются друг другу, и она почти что касается его своей клешней, нависшей над плечом. Ты внушаешь мне надежду в грядущее поколение, говорит она. Хотя не очень я верю, что человечество протянет еще лет сто. Хриплый смешок.