Аркадия

Верда – лучшее, что Крох может придумать, чтобы подарить Хелле. Верда – наибольшая неведомая его часть; ее мудрость, ее спокойствие могут дать Хелле точку отсчета так же, как дают Кроху. Однако сегодня, пока не удастся ускользнуть, они вместе с остальными подростками пропалывают кукурузу. Кроху нравятся сорта: “блю бэби”, “желтый зуб Рида”, “кровавый мясник”. Доротка собирает семена уже десять лет, и люди присылают ей в подарок все самое удивительное, что попадется им на глаза. Кроху нравится морковь: “дракон”, “алый нант”, “сен-валери”, парижский рынок”. Картофель: “карибе”, “дезире”, “желтый финн”, “фиолетовый викинг”. Перца он избегает, потому что однажды прикоснулся к листу “фаталии”, а потом потер глаза и две недели, которые провел в постели в Курятнике, не видел ничего, кроме сполохов красного света. Страшное дело, слышать, как идут роды, когда ты слеп.

Выдергивая сорняки, Лейф все изобретательней их проклинает. Кровавые яйца в гульфике! Фанкаделический лингам! – кричит он. Ему страстно жаль время, угробленное на что-то, кроме искусства. На выступлении “Певцов Сирсенсиз” Крох слышал, как Ханна прошептала, глядя на Лейфа: Этот мальчик любит кукол больше, чем людей. Вылитый отец, пробормотал Эйб уголком рта, и оба его родителя фыркнули, но тут Мидж обернулась и грозно на них шикнула, и они смутились.

В конце грядки Хелле подходит к нему, и они смываются в лес. Там воздух прохладный, омывающий кожу, как вода.

Я сегодня кое-что видела, с комом в горле говорит Хелле. Девочку в саду. Было еще рано. Она совсем маленькая, лет пяти, и голая, и она сидела на корточках под огурцом и объедала кукурузный початок. Как дикое дитя, как, помнишь, в книжках рассказывают. И я так расстроилась, на нее глядя, что меня прям затошнило. Ты понимаешь, маленькая девочка. Такая голодная, что утром вышла, чтобы хоть что-то поесть. Кукурузы неспелой. И у нас тут всякие приходят каждый божий день, неизвестно кто. Я про то, что вдруг там есть плохой человек? И что, если Кайфун какой-нибудь увидит ее, взбесится и обидит? Кто там был, чтобы ее защитить? Прости, я больше не понимаю, что происходит, я просто не понимаю. Голос Хелле дрожит, но лицо ее бледно и пусто.

Я тоже, говорит Крох.

Это так странно, говорит Хелле. Все не так. Помнишь, когда мы были маленькими, Крох, неважно было, насколько все плохо, мы всегда были таким сплоченным отрядом? Я вот все думаю о войлоке, о ткани, понимаешь? Вот когда ты берешь свитер или еще что-то вязаное, намыливаешь его и трешь, трешь до тех пор, пока все нити и все ряды не сольются в один слитный, неразрывный кусок. Но теперь у нас как бы миллион безумных вязальщиц, которые все делают свое дело в своем маленьком направлении. Этот парень делает пояс, а эта цыпочка думает, что делает прихватку или что-то такое, и у нас получается самое большое, самое уродливое, самое дурацкое одеяло всех времен, которое даже не может укрыть и согреть нас. Она замолкает, хмыкает и бормочет сама себе: Чертова дурацкая метафора, Хелле.

Да нет, в точку, говорит Крох. Послушай, говорит он, а затем, чувствуя себя так, словно борется с течением, которое вот-вот вытолкнет его в водопад, рассказывает ей о проекте Ханны и Эйба, о Шмальплоте, о деньгах, о помощи, которая непременно придет.

Все будет хорошо, говорит он. После Дня Кокейн. Не тревожься. Тогда у нас всего будет вдоволь.

Она смотрит на него, грызет ноготь большого пальца и ничего вообще не говорит.

* * *

Они заходят во двор Верды. Каменный домик, вишни. Верда в огороде, разбрасывает кукурузу цыплятам. Увидев Хелле, хмурится и пристально на нее смотрит. Подтекст ясен: что, еще один визитер? Разве ты не знаешь, что я хочу быть одна?

Он смотрит на нее с надеждой, и тогда она вздыхает и говорит: Что ж, раз так, входите.

И они входят. Хелле и Верда чопорно сидят через стол, попивают чай, изучающе друг на друга поглядывают. Разговор поверхностный: погода, День Кокейн, Крох. Не знай он Верду так хорошо, он бы сказал, что визит прошел гладко, но ноздри ее раздувались, будто она что-то учуяла, и ответы становились чем дальше, тем немногословней.

Они встают, чтобы уйти, и Хелле наклоняется, чтобы погладить Юстаса, который валяется на полу, а Верда, что ей несвойственно, притягивает Кроха к себе. Пахнет от нее приятно, прожаренной солнцем одеждой и амишским мылом. Она говорит ему на ухо, быстро и тихо: Поосторожней, Ридли. Самые властные люди на свете – это молодые красивые девушки.

Затем она отпускает его и провожает до двери.

Выйдя, Хелле выглядит мрачной. Они уже на полпути к дому, когда она открывает рот: Я знаю, она твой друг, но… – и замолкает, а потом ее передергивает, и она говорит: Все время? Я вот представила, как бы я себя чувствовала, если б была такой старой и одинокой. Я думаю, я покончила бы с собой.

О, Хелле, с трудом выговаривает Крох.

Она смотрит на него и говорит: Да ладно, я просто шучу. Но голос у нее скучный, и когда она поднимается в свою комнату, чтобы вздремнуть, ему трудно вынести, что их разделила дверь.

* * *