Аркадия

Внутри духота, сто двадцать градусов. Печка набита дровами, и Ханна в одних трусиках, насквозь промокших от пота. Занавески задернуты, она читает при свете фонарика в углу. На ситах сушится много травы. Но вроде бы не так уж и много, думает Крох. Уж точно столько не хватит, чтобы обеспечить всю Аркадию на год.

Странно, говорит он. Утром казалось, что ее куда больше.

Это потому, отвечает ему Ханна, что так оно и было. Теперь он видит то, что упустил в полутьме: Ханна в ярости, у нее трясется лицо. Я вышла пописать, говорит она. Я не подумала запереть дверь. Прибежала обратно через минуту, а три четверти сбора как испарилось. Исчезло. Только представь. Разок пописать, и на тысячи тысяч долларов лучшей нашей травы как ветром сдуло.

Крох вспоминает Хелле, как она искоса смотрела на него в лесу, грызя ноготь, сразу после того, как он поведал ей о Шмальплоте. Ему хочется провалиться сквозь землю. Это его вина. Что-то, видимо, отражается у него на физиономии, потому что Ханна спрашивает: Крох! Ты кому-то про это рассказывал?

Водораздел, метания, и у него только мгновение, чтобы выбрать.

Нет, говорит он.

Мать кивает и отворачивается. Пот струится по темной ложбинке между ее лопатками. Когда Крох предлагает остаться тут на ночь, пока сушится трава, Ханна раздумчиво говорит: Нет. Не надо.

* * *

Крох ждет под ее дверью, с книжкой, но в ту ночь Хелле не возвращается. Когда, пошатываясь, уже на рассвете она является в Общую комнату подростков, ей предшествуют пары рома, и она не в силах вымолвить хоть что-то членораздельно. Крох помогает Джинси и Молли уложить ее в постель. Он стоит, глядя, как она спит, и Джинси прижимает его к себе. Добрая, милая Джинси, его первая подружка.

Не заслуживает она такого, как ты, говорит она ему на ухо.

Мы просто друзья, говорит он.

Ну-ну, мягко говорит Джинси. Иди-ка ты отсюда, друг Крох. Иди поспи.

* * *

В полдень Крох проходит мимо открытого окна Консервной, где бригада рабочих раскладывает малину, и слышит, как какая-то женщина говорит: Хелле… странно себя ведет с тех пор, как вернулась.

Другая: Да Кайфушка она, если не…

Кто-то говорит: Джорджия! – и смеется.

Представляешь, я видела… шепот.

Снова громче: как ее отец.

С перебором, решительно говорит кто-то.

Крох заглядывает в окно. Женщины все в пропотевших насквозь мужских майках, на головах одинаковые синие банданы. Из-за полумрака, расстояния, одежды не разберешь, кто есть кто. Может, вообще одна обобщенная женщина. Для него, вот прямо сейчас, так и есть.

* * *

Крох встает, не в силах уснуть. Снаружи сотни лишних в Аркадии людей ревут так, как, по его мнению, ревет океан. Айк всхрапывает носом. Под дверью Общей комнаты горит полоска света, и когда он входит туда, там Хелле у керосиновой лампы сидит на продавленном диване, уставясь в книгу. Она поднимает глаза, видит Кроха и книгу захлопывает.

Эй, шепчет она. Привет, говорит он. В его горле сгущается печаль. Он хочет спросить, почему она обокрала их; зачем ей нужно, чтобы Аркадия голодала. Он хочет сказать ей, что знает. Но она выглядит такой грустной, что он не может, нет, пока нет. Должно быть, она спускается с какого-то пика: зрачки у нее все еще огромны, а длинная резинка рта заканчивается в уголках горькими узелками.

Он садится рядом, и она кладет голову ему на колени. Ее дыхание согревает ему бедро, ее ресницы скользят по его коже. Он думает о своих руках, как они моют посуду в Едальне, сгребают объедки с тарелок, раскидывают компост, о горячем паре, обжигающем пальцы так, что, кажется, взойдут волдыри, о чем угодно думает, лишь бы держать себя под контролем. Он почесывает ей голову, между дредами, под ногти набивается масло. Руки перемещаются к длинной шее, разминая на ней узлы, и он видит, какие маленькие у нее ушки, крошечные мышиные ушки, такие нежные под копной волос, что хочется их погрызть. При этой мысли его член дергается. Должно быть, она это почувствовала. Она садится. Кожа вялая, под глазами блестящие темные круги. С мгновение она всматривается в Кроха. Щелкает, вынимая, зубным фиксатором, вытягивает за ним серебристые нити слюны, наклоняется и приникает губами к его рту.

Поцелуй потрясает. У него это первый. Вкус ее дыхания, острого от анисовых зерен, которые у аркадцев принято жевать после ужина. Какие резиновые у нее губы, и странно вязкий язык у него во рту, и зубы их, сталкиваясь, стучат. Его трясет. Он думает, вдруг кто-то откроет дверь в Общую комнату и увидит их на диване. Она берет его руку и просовывает ее себе под рубашку к одному из комков теста. Своей рукой расстегивает ему джинсы, холодные костяшки пальцев касаются низа его живота. Это слишком. У него перехватывает дух, случается сильный, мохнатый спазм, и на шортах – горячее мокрое пятно.

Ужасно хочется заплакать.