Аркадия

Возвращается Крох лязгающим и грохочущим поездом. В конце вагона, лицом к нему, сидит женщина, которую он едва заметил, когда вошел, но она становится тем красивее, чем дольше он на нее смотрит. У нее длинные черные воронова крыла волосы, густые брови и скульптурный греческий нос. Серьги ловят свет лампы для чтения, что у нее над головой, и золотые монетки света танцуют на скулах. Хорошо бы снять ее коллодионным способом на стеклянный негатив, со всеми прекрасными несовершенствами метода, позволяющими передать долгий, пристальный взгляд. Руки у нее, когда она переворачивает страницы, быстрые и нервные, а лицо такое отзывчивое и подвижное, что кажется, что читаешь с ней вместе: здесь прекрасный момент, здесь напряженный, здесь смешно, а здесь любовная сцена. Она прикусывает губу, и лицо наполняется радостью, которая позволяет представить, какой она была бы в постели, как вырывались бы из ее горла тихие птичьи вскрики. Он знает, что мог бы полюбить эту женщину. И только проход между ними, несколько сидений и некоторый объем воздуха; ничто не мешает ему сесть рядом, и ее застенчивая улыбка оторвется от книги.

Привет, сказал бы он. Привет, сказала бы она. И могла бы начаться иная, оставшаяся ему жизнь.

Ничто ему не мешает – кроме Хелле, конечно. Ее невидимые руки – путы, оковы, невидимые ее глаза приглядывают за ним. Ее белое, как корень петрушки, тело, в которое он не в силах перестать верить, прямо сейчас ждет его дома, в тесной квартирке, дремлет, пока он не скользнет обратно под простыни, которые они несколько лет назад вместе купили.

На какой-то, неведомо какой, остановке женщина встает и направляется к двери. Она выходит на платформу, а поезд уже тронулся, едет. Один проблеск в окне, отраженный уличный свет, и вот женщина уходит, уходит – и навсегда.

* * *

В утро после их первой совместной за двадцать с лишком лет ночи он выбежал за сэндвичами с нутеллой и кофе и, вернувшись, обнаружил Хелле рыдающей навзрыд. Несколько часов ушло на то, чтобы добиться от нее: Я столько гадостей наделала в своей жизни. Я не заслуживаю тебя.

Город, полный соблазнов и страха, травил ей душу. Денег у Кроха не было. Он ассистировал при проведении фотосессий, своих работ продавал лишь по нескольку в год, а за преподавание в университете платили до смешного мало. Квартира его располагалась над китайским рестораном; те приступы тахикардии, которые с ним случались, трепетания сердца, были вызваны, считал он, распылением глутамата натрия. В общем, он занял денег у Коула, Лисоньки, Реджины и Олли и на год снял в сельской местности ферму, небольшой каменный домик.

Спроси его кто, какое время в его взрослой жизни было таким же гармоничным и насыщенным, как детство, ну, почти идеальным, Крох сказал бы, что именно этот год в продуваемом сквозняками старом фермерском доме. Каждый день, просыпаясь, он видел Хелле: в изношенной пижаме и шерстяных носках она сидела за кухонным столом, в руке кружка чая, над чаем парок. Эти месяцы валяния в траве, прогулок по холмам, блужданий по сырым, промозглым амбарам, набитым драгоценным старьем. Хелле целый день могла провести, глядя, как ласточка вьет на карнизе гнездо. Они ездили даже в Вермонт, на фермерский рынок. Весна плавно перетекла в лето, потом в осень. Хелле отпустила волосы, набрала вес, подрумянилась, перестала походить на скелет и, на радость себе, впервые отрастила грудь. К октябрю уже была видна Грета.

Времени имелось в избытке. Они часами болтали, и Крох живописал, какой жизни для их чада ему бы хотелось, какой мир они для него построят. Однажды ночью, глядя на сложившееся углом длинное тело Хелле под натянутой тентом простыней, он распинался о прекрасном, живущем в ладу и доверии содружестве тесного круга людей, которых он любил как родных. Мир, полный музыки, историй, размышлений и радости, простого земного счастья. Рассуждая, он вдруг осознал, что звучит это совсем как Аркадия, рассмеялся и произнес это вслух.

На что Хелле сказала каким-то далеким голосом: Ты все не так помнишь, Крох. Твоя память выделывает цирковые кунштюки, чтобы выколупать из нашего детства хоть сколько-то счастья.

О чем ты, пробормотал он, чувствуя, как подкрадывается тошнота.

О, Крох. Я поверить не могу, что ты этого не помнишь. Ты забыл, как мы мерзли, сказала Хелле. Никогда не могли отогреться. Вечно не хватало еды. Не было в достатке одежды. Я каждую ночь просыпалась от того, что в Розовом Дударе кто-то кого-то трахал. Отовсюду, куда ни пойди, несло спермой. Хэнди дал мне попробовать Кисло-сидра, когда мне было лет пять. Представь себе галлюцинации пятилетнего ребенка. Месяца два, стоило матери заговорить, мне виделось, как пламя вырывается у нее изо рта. Мы были как гости за столом Безумного Шляпника, но даже не подозревали, что мир перевернут.