Аркадия

Они могут ранить, истории, могут вспучиться волдырями. Одна из них началась в ночь открытия выставки, в галерее, когда он снова влюбился в Хелле. Сюжет состоял в том, что времени перед ними вдосталь, каждое утро, просыпаясь, он слышит кислое дыхание Хелле, видит ее растрепанные волосы, они изготавливают одну Грету или даже двух и понемногу старятся за чередой ужинов и бесчисленных чашек кофе, дни сокращаются по мере того, как они ветшают, и, наконец, они, Крох и Хелле, ласково поддерживая друг друга, доходят вместе до смерти. Эта история отменилась в ту ночь, когда Хелле ушла. Времени теперь также навалом, но что ему делать, Крох не знает. Не знает, какие волшебные слова потребны, чтобы историю вернуть. Вынуть из тьмы, которую она предпочла.

* * *

Рядом с тем каменным домом в глуши, где они прожили год, протекала неширокая речка, огибавшая песчаную косу, на которую можно было выйти, гуляя. После сильных дождей воды так прибавилось, что коса превратилась в островок. Бушевала с ее запахами весна, вся сплошь оттаявшая земля, набрякшие почки и раскидистые, медленно плывущие облака. Ветер стал резче, и деревья не могли его усмирить.

Крох и Хелле устраивали пикники, грелись на солнышке и купались в холодной реке.

Там, на островке этом, был момент, который жив в нем, когда он встает по утрам, когда принимает душ, когда шагает по городу, когда, как сейчас, просыпается посреди мучительной ночи.

Снова и снова видит он, как Хелле выходит из реки, мокрые волосы блестят, вода радостно струится по коже, длинное белое тело порозовело от холода. Холодное солнце любит ее, ласкает, сверкает каплями на волосках рук.

Ты счастлива? – спрашивает он совсем близко от ее рта.

Очень счастлива, очень, шепчет она. Холодное дыхание, холодная кожа. Холодный на его губах поцелуй.

* * *

Крох перестал искать Хелле. Он никогда не перестанет ее искать. В том месте, которое она занимала в его жизни, там теперь пустое место, дыра. И все же, долгие годы спустя, Крох раз за разом находит ее. Смутно замечает, ахает про себя, приглядывается – и тут она рассыпается в прах.

Он находит ее дома, в постели, где все это время она его дожидалась: белая простыня сползла, голый сосок в дневном свете. Где ты был, спрашивает она влажным со сна голосом. Я тебя жду.

Он находит ее в студенческом баре, где угощает пивом своих аспирантов. Она – волосы крашены хной, одета в черную кожу, не лицо, а клинок – проходит мимо и вон в заднюю дверь.

Он находит ее однажды ночью, когда закрывает в грозу окно, а там женщина в прозрачном пластиковом плаще перебегает улицу: узлы позвоночника отчетливы под шелковой блузкой, белые волосы прилипли к щекам; и когда он выскакивает под проливной дождь, чтобы нагнать, ее уж и нет, а бродяга, укрывшийся в вентиляционной шахте, уверяет, что вообще никого не было.

Он находит ее в больнице в Таиланде, после того как столкнулся при погружении с камень-рыбой, самой ядовитой из рыб, впал в токсический шок, на столе умер и был перезапущен; сразу после высоковольтного импульса он видит над головами врачей лицо Хелле, силуэт в контражуре, ореол, сферическая аберрация; а затем оно смещается и сливается с лицом медсестры, старым, бледным, худым, благодарно улыбающимся ему за то, что он выжил.

Но более всего он находит ее в дочери. Приносит спящую Грету с детского праздника, укладывает и укрывает, а потом выключает свет, закрывает за собой дверь и стоит, прислонившись затылком к дереву, потому что знает, что Хелле там, внутри, спит. Она в лице Греты, когда та растет. Детская пухлость тает, прочерчиваются скулы матери, и те же глаза в золотых крапинках, оставаясь прежними, становятся многосложней; вглядываясь в него, укладывая голову ему на плечо, Грета говорит голосом Хелле: Ох, папа, ну почему же ты плачешь? Его дочь, нежное дитя, в котором многое и от Кроха, посмеивается над ним, говоря: Вечно ты плачешь, папа. И что это ты вечно плачешь?

Сад земных наслаждений

Под конец вечеринки в квартире с видом на озаренный закатом город, когда Сибелиус уступил место ненавязчивому, эмбиент, исландскому року, любимому ими в годы их поздней юности, когда канапе с козьим сыром и фаршированные грибы остыли и слежались в липкий детсадовский пластилин, и все выпили как раз столько кислого местного пойла из винограда, взращенного на городской крыше, чтобы слегка опьянеть, Крох замечает, что атмосфера неуловимо меняется, вскипает и бьет ключом какая-то особая, безудержная веселость, люди сходятся парами и, устроившись на диванах или прислонясь к дверным косякам, делятся сокровенными секретами своей жизни.

Перед ним стоит женщина, высокая, скудные брови припорошены чем-то, похожим на пепел. О, я любила его, говорит она, и лицо ее осеняется красотой, которой, должно быть, в свои двадцать она отличалась. Он жил в Венеции. Он был женат. Мы познакомились на вапоретто. От воспоминания ее рот размякает.