Аркадия

Вернувшись, Шарон садится рядом с Крохом и без особых церемоний подставляет губы для поцелуя. Целуется она хорошо, увлеченно и неторопливо. Животик у нее податливый на ощупь, но теплый.

Крох отстраняется. Мне жаль, говорит он.

Ох. Мне тоже, мрачно говорит она, откусывая заусеницу. Что ж, я не такая красивая, как твоя бывшая.

Нет, говорит он, и когда она вскидывается, поправляет себя: Нет-нет, ты красивая. Я хотел сказать, что дело не в этом. Просто, по мне, это неправильно.

Они держатся за руки под тиканье часов на каминной полке. Слышно, как няня наверху смотрит какой-то фильм на своем ноутбуке.

Он говорит: Я думаю, это все Айн Рэнд.

Шарон смеется и смеется, а отсмеявшись, сжимает ему предплечье. Эх, вечно я безответно страдаю по слезливым красавчикам-либералам. Давно стоило бы найти себе доброго старого консерватора.

Удачи, говорит он, вставая. Если хочешь, я снесу Фрэнки вниз.

Что ж. А может, пусть себе спит, раздумчиво говорит Шарон. Если ты не против приглядеть за детьми, я сейчас позвоню другу, и мы куда-нибудь сходим. Ночь еще молода. Да и мы тоже.

Ты – да, говорит он.

Ты тоже помолодеешь. Если дашь себе волю, говорит она и по-сестрински целует его в щеку. А теперь проваливай. Мне нужно надеть мой танцевальный прикид. Поднимаясь по лестнице, Крох представляет, как где-нибудь в модном клубе Шарон под музыку прикрывает глаза, под что-нибудь старомодное, синтезатор и фальцет, и жалеет, что она такая, какая есть, не из тех, кто любит помыслить; впрочем, еще сильней ему жаль, что сам он не в силах смягчить свой личный кодекс, притвориться другим – хотя б на одну ночь.

* * *

У Кроха последнее занятие, он собирает для оценки портфолио, подборки выполненных учащимися за этот семестр работ. Ученики, внезапно вдруг распрекрасные и любимые, благодарят его и перед тем, как выйти за дверь, хлопают по плечу, обнимают, жмут руку. Проявленная к нему теплота удивляет. Сам он считает себя строгим, совсем не тем преподавателем, к кому можно ощутить близость.

Освободившись, примерно с час он бродит по городу. Хочется что-нибудь поискать, но ничего не нужно; он входит в магазины, выходит из них, покупает печенье, зубную щетку и – Грете – пингвина для ванной.

Наконец, сидит на вокзале, наблюдая, как люди ходят взад и вперед.

Однажды в Европе после съемок он на несколько дней уехал попутешествовать и на какой-то швейцарской станции (медового цвета дерево и верхний свет из окон клеристория[37]) увидел плачущую на скамье женщину. Она была необъятна; тело ее свисало складками с подлокотников, расползлось на соседние сиденья. На ней было платье с рисунком из выцветших голубых щенков и китайские шлепанцы в блестках, а ноги наводили на мысль об очищенной от кожуры печеной картошке. Однако волосы ее были затейливо зачесаны кверху, как будто она собралась в оперу, и она молитвенно прижимала ко рту ладошки, маленькие, словно вьюрки.

Крох застыл в потоке людей, наблюдая за ней. Ни одна душа не остановилась, чтобы спросить, что же стряслось. В негодовании он направился к плачущей; толпа расступилась. Подойдя совсем близко, он увидел перевернутую широкополую соломенную шляпу и табличку на животе. “Плачущая женщина”, гласила надпись на четырех языках: Weeping Woman; Femme Sanglotante; Donna Piangente; Weinende Frau. Станционные часы тяжеловесно пробили время. Голуби на стропилах вспорхнули и сели. Плачущая прекратила свои рыдания, словно перекрыв кран, собрала табличку и шляпу. В мгновение ока ее огромное тело растворилось в толпе, и Крох снова остался один.

Вспоминая об этом, он чувствует, как когда-то, горячее покалывание в глазах. Он думает: Да. Но оно исчезает. Сердитое его сердце алчет внимания, стучит кулачком в дверь его грудной клетки, бьется.

* * *

За равиолями с кабачком и нежными свежими овощами с рынка Крох говорит Грете: Острота редиса на языке. Горячий душ после холодного дня. Ощущение, какая ты сильная, когда сжимаешь мою шею. Взбрызг лимона в стакан воды.

Грета перестает есть и пристально на отца смотрит.

Вкус сосульки, говорит он. То чувство, как когда плаваешь в пруду. Шоколадка-поцелуйчик в квадрате фольги. Он улыбается.

Тыквенный пирог? – медленно произносит Грета. И когда щенок лизнет тебя по губам?

Прикосновение руки кассира, когда он отдает тебе сдачу, говорит Крох.

То, как пахнет Ханна, говорит Грета. И как смешно постукивают одна о другую коленки Эйба. Помпоны!

Его дочь, в восторге, взбудоражена так, что вскакивает ногами на стул и призывает мелких домашних богов виноградного сиропа от кашля, и японских жуков, и кедровой кроватки в той клетке для хомяков, что в детском саду. Крох думает о Хелле, о долгом темном пути, каким она для него явилась, и о том, что светом в конце пути стала эта пухленькая беляночка, разбрызгивающая сейчас песто по полу.

* * *